В маленькой стране существуют сразу три правительства. Советские марионетки правят двумя третями страны, немецкие оставшейся третью, а «национальное правительство» — старым русским пароходом, на котором само же заседает. Столицу этой страны отбивают от коммунистов остатки немецкой и русской императорских армий, в них служат будущие военные преступники вермахта, а командование над ними принимает британец — будущий герой Эль-Аламейна.

Это безумие? Это не безумие. Это Латвия 1919 года. Мало кто воспринимает события в прибалтийской стране в одном контексте с «колчаковскими фронтами», а между тем круче, чем Латвию, в разгар гражданской войны 1917–1922 года потрепало только Украину и саму Российскую Федерацию.

Тот ещё Стучка

В январе 1919 года Латвийская Советская Социалистическая Республика контролировала больший процент латвийской территории, чем советская Россия — территории нынешней России. Если в последней огромные площади Сибири, Северного Кавказа и европейского Севера оставались под властью белых армий, то в Латвии к концу января противники большевиков удерживали лишь небольшой клочок запада страны в районе города Либава (Лиепая). Всё остальное же управлялось правительством во главе с Петром Стучкой.

Стучка, как и Ленин, помощник присяжного поверенного и социал-демократ, до этого работал в Совнаркоме РСФСР. Весной 1918 года он занимал кресло наркома юстиции и стал соавтором Декрета о суде № 1, которым помимо всего прочего в стране вводились печальной памяти ревтрибуналы. Это информация для понимания того, какие люди в 1919 году строили прекрасную Латвию будущего.

«Мы немедленно встаём на путь социализма» — провозгласил Стучка. В учредительных документах ССР Латвии тщательно копировала весь наработанный креатив старших товарищей из Москвы — отделение церкви от государства, диктатуру пролетариата, национализацию банков, госмонополию с твёрдыми ценами и весь набор красных радостей. В феврале коммунисты учредили в Риге Высшую школу Латвии (нынешний Латвийский университет) и национальную Академию художеств.

Новое правительство в Риге строило большие планы развития промышленности и тотальной электрификации Латвии, но на его пути встали последствия мировой войны и реалии русской смуты. В главном промышленном центре — Риге — не работали 80% предприятий, на ходу были менее половины паровозов, не обрабатывались 45% полей. Для начала красным нужно было хотя бы вернуть в Латвию оборудование заводов, вывезенное в Россию при немецком наступлении в 1915 году, и ЛССР направила для этого в РСФСР делегатов.

Продовольственный вопрос тоже решался в Латвии с огромным скрипом. 13 февраля невеликие запасы провизии, имевшиеся в стране на зиму 1918–1919 годов, исчерпались, и над городами — прежде всего над рижанами — нависла угроза голода. Отряды красноармейцев были направлены в сельскую глубинку обыскивать амбары хуторян, а комиссар по продовольствию Роберт Эйхе был срочно командирован на Украину за зерном — но поди ещё отбей его, когда за каждым кустом то Махно, то Григорьев, то Зелёный. Недельная норма продовольствия в латышской столице включала 735 г картофеля, 335 г капусты, 100 г муки, 120 г крупы, 60 г гороха, 250 г овощей, 90 г мяса.

«Наши врачи сообщили, что такой рацион обеспечивает только треть потребностей взрослого человека. Но немцы обеспечивали не более одной седьмой части рациона, так что этот горячий суп позволил спасти многие жизни жителей Риги», — вспоминал потом Пётр Стучка.

Карточки слабо выручали латышский пролетариат, и 3 апреля правительство, разведя руками, разрешило свободную торговлю теми продуктами, на которые госмонополии формально не было — мясом, маслом, овощами.

Усугубляло дело ещё и то, что красная Рига проводила политику в земельном вопросе вполне в духе Эстляндской трудовой коммуны в Нарве — какая ещё земля крестьянам, только национализация, только хардкор! В 111 крупнейших имениях и хуторах были устроены совхозы, вся остальная земля была сдана сельчанам и хуторянам в аренду сроком на один год. Видно, что положение это было временным, но доверия к советскому правительству оно не добавило.

«Конфискованные у немцев имения Стучка не отдал желающим, а решил создать на их основе совхозы. Рассуждал он так: начни раздавать земельные наделы в собственность, так стрелки окончательно разбегутся по своим хуторам — землю делить. И потом их оттуда на войну ничем не выковыряешь. Расчет и верный, и ошибочный одновременно. Ведь получи стрелки землю, им было бы что защищать кроме идеи», — писал об этом латвийский русскоязычный историк Константин Гайворонский.

А врагов у нового режима хватало. На севере почти 27-тысячная «армия советской Латвии» проводила операции против Эстонии, на западе противостояла немецко-русским добровольческим структурам, на юге к Западной Двине постепенно подбиралась Польша маршала Пилсудского. Против врагов внутренних латвийские большевики не стали создавать ВЧК, но политотделы латвийского НКВД ничуть не отставали по производству арестов и покойников от «органов» советской России — зачастую, как в Казани или Воронеже, руководимых сплошь точно такими же латышами.

Общее число расстрелянных «врагов трудового народа» за всю короткую эпоху ССР Латвии оценивается в 3,6 — 5 тысяч человек. Для тех врагов, которым повезло, с марта 1919 года по инициативе наркома внутренних дел республики Яниса Ленцманиса организовывались концлагеря — в Стукмани, Закюсале, Саркандаугаве, Гулбене, Валмиере. Старейший из них — лагерь Стукмани, получивший в Риге кличку «зоопарк» — за месяц переполнился, число заключённых подскочило с 50 до 1600 человек, и вскоре приём контры пришлось прекратить, так как «зоопарк» быстро стал рассадником тифа.

Прилетало в основном духовенству, остзейской знати и вообще любым сколько-нибудь зажиточным немцам (хотя с другой стороны, в армии советской Латвии был и немецкий «Интернациональный легион им. Карла Либкнехта»).

Скажи: «барон!» И, словно бешеный,
Латыш дерется, всё круша.
Чай, не один барон повешенный —
Свидетель мести латыша, — воспевал те события Демьян Бедный.

А тем временем противоположный лагерь — и даже не один, а целых два — готовился к решающему удару по новому латвийскому режиму.

Война после войны

К началу февраля коммунисты взяли Виндаву (Вентспилс), и последним оплотом всего антибольшевистского в Латвии оставалась портовая Либава (Лиепая), где скопились все формирования, целью которых было стереть ССР Латвии с карты Европы.

Отца нации Карлиса Ульманиса и его Временное правительство, заседавшее тогда в Либаве, защищал тогда смешанный по составу Балтийский ландесвер с немецкими, русскими (то есть остзейско-немецкими) ротами и латышским батальоном известного уже нам Оскара Калпакса, под командованием барона Фрейтаг-Лорингофена, генерала русской службы. Но в нём не набиралось и тысячи человек, поэтому в интересах «сдерживания» и «отбрасывания» коммунизма батальон быстро взяли под крыло. Но не Антанта, как можно было подумать — Германия.

Если Украину, Белоруссию и Эстонию немецкая армия оставляла красным со спокойной душой, то за Западную Латвию и Литву уже цеплялась руками и зубами. С точки зрения политиков и стратегов в Берлине это было «предполье» Германии, в которой в январе 1919-го уже полыхала собственная революция. Ни социал-демократам, ни монархистам не хотелось видеть у границ Восточной Пруссии марширующих на выручку берлинским «спартаковцам» красноармейцев.

Поэтому германское руководство начало активно вмешиваться в латвийские события — с милостивого соизволения Антанты, допустившей соответствующую оговорку в соглашениях о перемирии. Но 8-я кайзеровская армия, стоявшая в Курляндии, разлагалась не хуже, чем русская императорская армия год тому назад, и к новому 1919 году уже ни на что не годилась. Правительство Ульманиса по соглашению с Берлином начало вербовать из них добровольцев в так называемую Железную бригаду (позже она вырастет до Железной дивизии).

Вскоре к огрызкам 8-й армии присоединились солдаты и офицеры других германских частей, которые охотно клевали на обещания земельных наделов в Латвии. Любопытно, что среди добровольцев оказалось немало офицеров колониальной армии в Африке, и прибалтийские деревеньки они брезгливо сравнивали с «краалями готтентотов». 17 января командира бригады полковника Куммера сменил майор Йозеф Бишоф — сам бывший «африканец», ещё на Западном фронте занимавший полковничьи должности.

А 1 февраля у всех этих разношёрстных формирований появилось единое командование в лице одного из наиболее ярких персонажей латвийской смуты — генерала Рюдигера фон дер Гольца. Этот военачальник германской службы к тому времени уже был известен подавлением пролетарской революции в Финляндии совместно с силами Маннергейма, и видимо, поэтому латыши и их временные союзники-«балтийцы» запросили его к себе на подмогу. Если Бишоф стал немецким Корниловым или Дроздовским, то фон дер Гольца можно назвать немецким генералом Лебедем, так же, как и он, довоёвывавшим свою кампанию уже после падения супердержавы.

С одной стороны, фон дер Гольц подчинял все местечковые вооружённые силы в районе Либавы своему корпусу, не стесняясь вышибать уже установившихся командиров и заменять их своими людьми — так, Балтийский ландесвер при нём вместо русских офицеров возглавил германский майор Флетчер. Многие «русские» фон-бароны после такого перешли в Эстонию в Северный корпус.

С другой, в целом генерал был лоялен к ненемецким формированиям как таковым. Фон дер Гольц рассуждал о необходимости «обуздать пренебрежение балтийцев к латышам», высоко ценил Оскара Калпакса как командира и содействовал формированию на занятой им территории русских белогвардейских формирований — «Корпуса имени графа Келлера» во главе с полковником Бермонтом-Аваловым, «Либавского добровольческого стрелкового отряда» князя Ливена и «партизанского отряда» полковника Вырголича. Поначалу толку от них было немного — Роман Гуль вспоминал впоследствии, как чудо-богатыри Вырголича в те дни в основном «продавали еврейскому населению гранаты». Но им ещё предстояло сыграть свою роль.

В конце февраля 1919 года, собравшись с силами, эта немецко-белогвардейско-латышская рать двинулась в контрнаступление. 12 февраля пал Гольдинген (Кулдига), 24 февраля советские силы оставили Виндаву (Вентспилс). В марте 1919 года добровольцы-фондергольцы продолжили наступление на Курляндию, к концу месяца утвердившись в Туккуме (Тукумсе) и Митаве (Елгаве) и выйдя на дальние подступы к Риге.

В эти дни погиб и Оскар Калпакс. Правда, «крёстный отец латышской армии» словил пулю не от соотечественников-коммунистов, а от союзников-немцев — 6 марта его отряд попал под дружественный огонь «Железной дивизии», которая спутала калпаковцев с красноармейцами из-за русских мундиров, которые носили и те, и другие (хотя в Латвии долго поговаривали, что это была ошибка нарочно).

Но не немцами едиными держалась антисоветская часть Латвии. Карлис Ульманис в то же время вёл напряжённую дипломатическую работу, сколачивая вокруг своей персоны коалицию. Тогдашняя хозяйка Балтики — Великобритания — отделалась общими словами о поддержке и вере в победу: англичанам после краха центральных держав было чем руководить и без Латвии. Но региональный «товарищ по несчастью» — Эстония — сделал куда больше.

В январе 1919 года эстонцы в ходе своего контрнаступления против красноармейских отрядов заняли несколько волостей на севере нынешней Латвии с городами Валка и Руйена, и эта зона показалась правительству Ульманиса подходящей площадкой для создания собственных латвийских вооружённых сил, без участия стоящих над душой фрицев. Ещё 10 января в Эстонию прибыл официальный военный представитель Либавы Йоргис Земитанс, который начал организовывать там добровольческие роты, а 18 февраля Латвия и Эстония договорились о создании латышских полков, которые до выхода на дальние подступы к Риге полностью подчинялись бы Таллину.

К 31 марта Земитансу удалось сколотить целую Северо-Латвийскую бригаду в составе пяти полков ряда более мелких подразделений — на максимуме, к концу мая, её численность составит более 3500 человек. Правда, снабжала их братская Эстония не очень — многие борцы за свободу маленьких гордых европейских наций сражались босиком.

Поэтому Земитанс, действуя от имени либавского правительства, обложил северную Латвию единовременным военным налогом на 700 тысяч рублей. У населения реквизировали лошадей, одежду, мясо, масло. Для гражданских ввели трудовую мобилизацию на работы для родной армии, поэтому часто крестьяне могли обрабатывать свои наделы только ночью. Правительство Ульманиса объявило мобилизацию — но приграничные районы могли дать не слишком много новобранцев, поэтому в бригаду набирали красных стрелков из эстонского плена.

Наращивал свои силы и фон дер Гольц. Его войска насчитывали к апрелю 1919 года 15 тысяч штыков, в том числе Отдельный латышский батальон полковника Яниса Балодиса — преемника Калпака — 849. В ландесвер вербовали не только немцев, но и русских прямо из лагерей военнопленных в Германии, о чём свидетельствует тот же Роман Гуль в автобиографической «Жизни на фукса».

«Мейне геррен, я не могу вас больше кормить, — разводил руками комендант, — почему вы не едете спасать вашу родину?

— Мы не любим Антанты, герр гауптман, — говорили мы.

Комендант расцветал.

— О, тогда я вас понимаю — вы хотите ехать в Балтику к генералу Бермонду-Авалову и к нашему знаменитому фон-дер-Гольцу?»

Правительство парохода «Саратов»

К концу марта вокруг главного центра Советской Латвии — Риги — сжимались клещи. Хотя эстонцы и бригада Земитанса активно продвигались по фронту, их сдерживали основные силы латвийских красных, которые не раз предпринимали попытки контрударов — например, под Туккумом в конце марта и на эстонском направлении в апреле.

«Противник на этом фронте вследствие каких–то причин не в состоянии перейти к активным действиям», — докладывал Вацетис Ленину.

«Какими-то причинами» были острые противоречия в антисоветском лагере: между немцами и латышами, немцами и Антантой, ландесвером и берлинским правительством, словом — всех со всеми. Взаимное недоверие вроде бы партнёров по борьбе с красными вынудило немцев не давать кабинету Ульманиса проводить массовую мобилизацию в Курляндии, чтобы мобилизованные потом не перебежали к Советам. Латышей же откровенно смущали планы ландесверовцев на земельные наделы и массовые расстрелы, которые те проводили в курляндских городах в ответ на расправы революционеров над духовенством и остзейской знатью. Только в одной Кулдиге новая антибольшевистская власть казнила 136 человек.

«В так называемом дворе Сталплача были кучами свалены убитые и изуродованные до неузнаваемости люди. Среди расстрелянных была обнаружена и известная в Елгаве врач Вецрумба, которая была убита после ужасных пыток лишь за то, что она оказывала помощь раненым», — вспоминал о репрессиях немцев и «балтийцев» в Елгаве Л. Эйхманис.

Прибалтийский ландесвер оказался в центре и европейской дипломатической интриги. Весной 1919 года переговоры о послевоенном устройстве Европы в Париже были в самом разгаре, и амбиции балтийцев смущали официальный Берлин, который резонно опасался, что победители, поставившие на Ульманиса, ухватятся за действия фон дер Гольца как за предлог ужесточить условия мира для Германии.

«Я должен был сражаться на четыре фронта: c большевистской армией, с находящимся под влиянием радикалов солдатским советом в Либаве, с враждебным Германии, полубольшевистским правительством Латвии и с Антантой», — так описывал эту политическую ситуацию фон дер Гольц в своих мемуарах «Моя миссия в Финляндии и Прибалтике».

Позже генерал добавил в список врагов ещё и «пятого — германское правительство», которое, по его собственным уверениям, запретило ему с налёту брать Ригу под нажимом Лондона и Парижа.

«Наконец, правительства Антанты не могли согласовать вопрос, кому и когда освободить Ригу. Инструкции, которые ими давались германскому командованию на местах, были крайне противоречи­вого характера», — вторил ему князь Ливен.

Но в другом месте мемуаров Гольц приводит эпизод, где к нему явилась делегация балтийцев, объявивших, что «не желают наступать, потому что чувствуют в тылу угрозу со стороны временного правительства и не хотят бесцельно проливать кровь». Так что причиной остановки натиска на Ригу следует считать скорее внутренние «тёрки» в курляндском антисоветском лагере.

И в апреле 1919 года эти тёрки дошли до логической кульминации — низвержения премьера Ульманиса немцами при полном нейтралитете латышских отрядов. Триггерами стали несколько событий: во-первых, серия арестов немецких офицеров и солдат, проведённых гражданскими властями в Либаве, а во-вторых, тупик в переговорах правительства с остзейско-немецким Национальным комитетом, возникший во многом из-за вопроса о земле. Ульманис, ощутив за спиной орудия военных кораблей его величества Георга V, вёл себя всё независимее от «колбасников».

Во главе заговора встал немецкий лейтенант Мантейфель фон Цеге — местный курляндский уроженец, в 1914 году оказавшийся в Германии и, хоть и русский подданный, добровольцем ушедший воевать за «фатерлянд». 15 апреля Мантейфель провёл переговоры с полковником Балодисом и заручился его нейтралитетом в случае переворота, а 16 апреля согласовал свои действия с немецким командованием. В тот же день ландесверовцы, направленные в Либаву (официально — на ротацию), арестовали латвийское правительство.

Точнее сказать, в руки к немцам попали двое министров — Янис Блумберг (министр снабжения) и Микелис Валтерс (МВД). Остальные отцы латышской государственности, которых кто-то предупредил о перевороте по телефону, в полном составе сбежали в британскую военную миссию в Либаве, откуда англичане переправили их в безопасное место.

Им оказался… старый русский пароход «Саратов», который во время мировой войны был захвачен немцами, а в 1918 году брошен ими в либавском порту. Собственно, им одним владения «законного» временного правительства Латвии почти и ограничивались.

Оставался, правда, ещё небольшой кусочек севера страны у эстонской границы, который занимала бригада Земитанса. Но он как раз в апреле оказался на острие контрнаступления армии Советской Латвии. 17 апреля красные полки двинулись на север, а 25 апреля дошли до приграничной Руйены. Только в начале мая эстонцы и Северо-Латвийская бригада стабилизировали фронт.

На берегу в Либаве появился новый хозяин — правительство, экстренно сколоченное немцами под свои нужды. Фон дер Гольц предлагал войти в него другим подчинённым ему варлордам — князю Ливену и Яну Балодису — но и тот, и другой отказались, заявив, что они нужнее на фронте. Тогда ландесверовцы откопали авторитетного пастора Андриевса Ниедру — консерватора и германофила, ещё в 1905 году бичевавшего революционеров — и назначили премьер-министром Латвии его.

«Каждому, кто встанет под красное знамя, нужно знать, что оно не остановится у дымящихся развалин помещичьей усадьбы, у трупа застреленного полицейского, нет, оно пойдет дальше: нападет на твой дом, твою землю, твою семью, твой народ, твою церковь, на всю твою жизнь», — вот типичная проповедь Ниедры в годы первой русской революции.

Так антисоветская половина Латвии оказалась в состоянии, скорее напоминающем Анчурию из бессмертных «Королей и капусты» — сразу два правительства, каждое из которых находится в полной зависимости от иностранных сил, находящиеся друг с другом в непрерывном пререкании. Казалось бы, красная Латвия могла рассчитывать на убедительную победу. Но уже через месяц с небольшим ей суждено было потерпеть сокрушительное поражение.

«Винтовочницы» против «ландесзверя»

В мае 1919 года ССР Латвии оказалась окружена врагами фактически с трёх сторон: с запада — под самой Ригой — фон дер Гольц, с севера — эстонцы и Северо-Латвийская бригада, с юга и юго-востока — поляки, готовые маршировать до самой «границы 1772 года», включающей в себя и добрую половину Латвии. И РСФСР ничем не могла помочь младшей латвийской сестре: у самой за Волгой шли решающие бои с Колчаком, на Донбасс и Царицын наступал Деникин, на Белоруссию — Пилсудский, а за Чудским озером зрела угроза будущей Северо-Западной армии белых.

Рига в этой ситуации оказалась на стратегическом отшибе. Считалось, что от ближайшего неприятеля — ландесвера — латышская столица надёжно защищена болотами к западу от устья Даугавы. К тому же основные силы армии Советской Латвии были брошены против Эстонии — более монолитного и считавшегося более опасным противника, к тому же способного угрожать Петрограду — и на защиту глубокого тыла в Двинске (Даугавпилсе) от войск Пилсудского. Да и после половинчатой земельной реформы и голода в городах бойцы Армии советской Латвии подрастеряли энтузиазм.

«Из поступающих донесений я усматриваю, что некоторые латышские полки стали малобоеспособны. Мне совершенно непонятно подобное отношение латышских полков к успехам нашего оружия в Латвии именно теперь, когда полки защищают то, что им дала революция», — негодовал соплеменник Стучки и Ко, главком РККА Иоаким Вацетис.

Поэтому оборону Риги осуществляли не только строевые солдаты и боевые командиры, но и повёрстанные под ружьё большевиками комсомольцы, курсанты, рижские рабочие. В красных отрядах немало было проникшихся идеалами революции девушек — «винтовочниц», как прозвали их рижане.

«В нашей боевой группе было довольно много женщин. Тем из них, кто был ростом пониже, приходилось давать кавалерийские карабины, потому что обыкновенная винтовка была для них великовата. Девчата, однако, были энергичны и метко стреляли», — вспоминал сестёр по оружию старый латышский коммунист К.Скранда.

В белом лагере, однако, о «винтовочницах» ходили жуткие слухи, сопоставимые с армейскими легендами времён чеченских войн о «литовских снайпершах в белых колготках». Считалось (что вполне реально), что именно они были главными исполнительницами смертных приговоров «гидре контрреволюции».

«Работа расстрела поручалась коммунистическим девушкам-добровольцам, которые находили особое удовольствие в истязании своих жертв до окончательного их расстрела. <…> Вообще, в Прибалтике большевист­ские женщины отличались наибольшим озверением и жестокостью, за что немцы их прозвали Flintenweiber (ружейные бабы)», — писал о них князь Ливен.

В общей сложности советские защитники Риги располагали силами в 8100 штыков с небольшим. Им противостоял 15-тысячный объединённый контингент ландесвера и Железной дивизии, превосходивший красных и по артиллерии, и по пулемётам (всего силы фон дер Гольца насчитывали в мае до 40 тысяч человек).

Немецко-белогвардейский штаб планировал начать операцию по взятию Риги 12 мая, но ему опять помешали политические интриги. Во-первых, в те же дни в Либаве сторонники Ульманиса совершили попытку контрпереворота против Ниедры, подавление которой заняло несколько дней. Во-вторых, во время консультаций с Берлином правительство запретило фон дер Гольцу бросать на Ригу кадровые германские армейские части — не зли Антанту, Рюдигер! В-третьих, коммунисты, воспользовавшись этой передышкой, 18 мая попытались нанести контрудар по позициям ландесвера под Ригой, надеясь вытеснить его за реку Лиелупе.

Поэтому самый простой маршрут для атаки на город, которым уже пользовалась армия кайзера в 1917 году, оказался закрыт для антисоветских сил — он требовал вовлечения элитных гвардейских частей. К тому же у ландесвера не было средств для форсирования Даугавы, и успех операции зависел от максимально быстрого захвата единственного уцелевшего с мировой войны моста — Любекского. И тут своё решающее слово сказали русские подразделения ландесвера, удерживавшие ключевой Калнциемский плацдарм.

«За долгое стояние в Кальнцеме с этим болотом наши добровольцы уже были несколько знакомы, и более других знал эти тропы нынешний депутат Сейма от русских Григорий Сергеевич Елисеев. За 2 дня до наступления ему было поручено — совершенно секретно — обстоятельно исследовать ту тропинку, по которой, хотя бы на руках, можно было за пехотой протащить орудия», — вспоминал участник штурма Риги белогвардейский капитан Дыдоров.

Елисеев в ночь на 22 мая провёл через болото ударные немецкие батальоны Медема и знакомого нам уже Мантейфеля фон Цеге, утром занявшие Любекский мост буквально в последний момент перед прибытием отряда красных курсантов на позицию. Группа, общее командование которой осуществлял германский майор Альфред Флетчер, после двухчасового боя с красноармейцами вторглась в самый центр Риги. Люди Ливена были направлены на зачистку северных районов города.

Между тем латышские формирования ландесвера действовали на флангах: бригада Балодиса заняла рижское предместье Пиньки, перекрывая дорогу на Юрмалу, а саму Юрмалу брал отряд капитана Пуриньша. Авторы-латыши часто утверждают, что немцы поставили эту группу на второстепенное направление специально, чтобы не дать национальным силам набрать политические очки.

Но Константин Гайворонский придерживается мнения, что Янис Балодис сам не больно-то рвался проливать родную кровь — даже если это кровь коммунистов:

«Вообще Балодис был сугубо осторожен, про него можно было сказать как про Микояна: „Сухим пройдет между каплями дождя“. А тут такая сложная политическая ситуация, которая мало ли как повернутся… И тогда одобрит ли Улманис, если Балодис будет жилы рвать за Ниедру?».

Общие потери участников битвы за Ригу до сих пор толком не подсчитаны — ландесверовцы в своё время вообще похвалялись, что отделались всего 11 убитыми.

«Еще около 12 часов дня, будучи в 10 верстах от Риги, мы разговаривали с Ригой по телефону и заверяли большевиков, что у них на фронте все благополучно и спокойно. <…> Все это позволило нам буквально влететь в Ригу, застав комиссаров в парикмахерских, столовых и просто на улице», — описывал штурм капитан Дыдоров.

Но на деле большевики отнюдь не собирались отдавать город просто так: на перекрёстках центральных улиц они соорудили баррикады, которые разрушить удалось только артиллерией, в окнах домов и фабрик были расставлены пулемёты. «Винтовочницы», прикрывавшие отступление латышских красноармейцев, дрались как берсерки — потом победители будут приканчивать их с особой жестокостью.

Об ожесточённом характере боёв говорит гибель видных вожаков как ландесвера, так и красных: с советско-латышской стороны погиб участник штурма Зимнего, морской министр ССР Латвии Карлис Зиединь, с немецкой — Мантейфель фон Цеге. Князь Ливен был тяжело ранен, и тот же Дыдоров заменял его в белогвардейском командовании.

Тем не менее к наступлению темноты Рига перешла в руки ландесверовцев. Столичная «чистая публика» встречала силы Флетчера ликованием: «Некоторые целовали ноги всадников. Население, одетое по-праздничному, бежало навстречу; из всех окон приветствовали флагами, платками…»

Любопытно, что время атаки немцы и белые использовали несколько аэропланов для огня по наземным целям и разведки. Это были немецкие Junkers D-1 — первые цельнометаллические истребители в мире, разработанные незадолго до конца мировой войны и дебютировавшие уже в войне контрреволюционной.

Политические перемены в латвийской столице шли своим чередом, и красный террор сменился белым. Новый генерал-губернатор Риги Флетчер один за другим отдавал приказы о расстрелах: за партийный билет, за укрывательство большевиков, за нарушение комендантского часа, за спрятанное оружие или реквизированные вещи «буржуев», не сданные в полицейский участок.

По разным оценкам, в конце мая — июне в Риге были казнены от 200 до 3000 человек. Судя по данным, которые приводят источники уже времён независимой Латвии (так, в брошюре «Борьба Латвии за свободу» 1928 года говорится, что только на одно Матвеевское кладбище к 25 мая свезли 200 свежих покойников), вторая цифра немного ближе к истине.

Впоследствии основными архитекторами террора стали считать немцев из «ландесзверя», но нет ли тут желания «отмыть» латышских политиков и командиров? Хотя есть данные о том, что тот же Янис Балодис защищал пленных «красных латышей» от самосудов и не раз призывал соратников «смотреть в будущее и думать, что нам нужно будет как–то жить в одной стране с людьми разных убеждений».

Падение Риги окончательно деморализовало войска советской Латвии. Поражённая дезертирством и нехваткой всего необходимого, армия покатилась на восток страны, в Латгалию, под ударами не только немцев сзади, но и эстонцев сбоку. «11–й латполк разбежался, за исключением 200 красноармейцев и комсостава, обнажив таким образом правый фланг 9–му латполку» — вот типичный доклад того времени.

Воодушевлённые итогами битвы за Ригу, на севере перешли в наступление войска Ульманиса и его эстонские союзники. 25 мая эстонцы и Северо-Латвийская бригада заняли Айнажи, 26 мая — Салацгриву и Стренчи, 27 мая — Лимбажи, 28 мая — Апи, 29 мая — Алуксн, 31 мая — Цесис и Вецгулбене, 5 июня — Крустпилс на берегах Даугавы, по пути захватывая оставленную отступающими красными военную технику, лошадей, пулемёты.

Казалось бы, на этом историю Латвии в русской революции и гражданской войне можно завершить. Но это была ещё только половина «боевого пути». Продолжение следует…

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.