Да нет, ничего не будет! Что ж они, совсем дураки? Союз развалился — не было, на Приштину пошли — не было, в Грузино-Осетинский влезли — не было, а завтра что, будет? Ну, если только мухоморов обожрутся! — сорвал с носа очки Федор Николаевич, захлопнув крышку ноутбука. — Нина, ты это видела? Нина! — позвал он жену, развернув свою коляску от стола. — Нина, да помоги же, чертовы колеса!

Нина Ивановна забежала в комнату, вытирая мокрые руки о фартук.

 — Чего кричишь, когда у тебя твой голосяка командиркий осипнет уже! — выпалила она. — Сколько раз говорила — не раскидывай книжки со стола, чай, у тебя не внедорожник!, — причитала женщина, вытаскивая из-под колеса коляски томик стихов Мандельштама.

 — Да шут с ними, с книгами! Ты это видела?! Стратегические силы они привели «в особый режим боевого дежурства»! Сколько раньше было поводов — не приводили, а тут вдруг — привели! — негодовал Федор Николаевич.

 — Ну, как привели, так и отведут, — пожала плечами Нина Ивановна. — Ты чего раскраснелся, давление вон нагнал?

 — Нина, ты дура? Ты чья жена?! Генеральская! А рассуждаешь как ткачиха! — потер глаза под толстыми очками Федор Николаевич. — Стратегическое — это ядерное. Ядерное оружие что такое, понимаешь?!

 — Понимаю, ну и что? Не нашего ума дело, ничего не случится. Поехали на кухню, я тебе травок заварю, — суетилась Нина Ивановна, поднимая с пола разбросанные книги. — Отвоевался, все, забудь. И компьютер свой не смотри, я вот не смотрю и бед не знаю, — погладила она мужа по плечу.

 — Ну какая ты у меня дурочка, — тихо протянул он, поцеловав ее руку.

Ожидание

 — Как на Максовы именины испекли мы каравай! Вот такой ширины вот такой вышины! — гомонили гости, дуя в дуделки и хлопая в ладони.

Макс сидел во главе стола, делая вид, что все, что сейчас происходит — только его тридцатый день рождения. Федор Николаевич, его дед, тоже изо всех сил пытался праздновать, дав накануне слово Нине Ивановне, что не тронет за праздничным столом тему «особого дежурства».

Здесь были все — их дочка, мама Макса, вечно цветущая Нелли, ее муж — так и не пришедшийся «ко двору» бизнесмен Борька, Борис Вячеславович, куча Максовых друзей и его спаниель Рикки в праздничном дурацком красном колпаке. Отведав торт под днерожденческие песеки и хлопушки с конфетти, гости перешли танцам — в зал. Пес оголтело скакал между ними, изредка подбегая к Максу, мол, хозяин, чего такой хмурый, айда плясать!

 — Дед, ты чего мрачный, — подсел к нему Макс. — Ракеты?

 — Макс, ты хоть дурака не включай. Ты про ракеты лучше меня знаешь, я танкист. Я надеюсь мы не зря тебя выучили и на службу определили! — посмотрел на него недобро дед.

 — Дед, да все в порядке, чего ты развоевался. Бабушка говорила, что тебя как подменили, только ты про это узнал. Да уже два месяца прошло, как их «привели» — ну, ничего же. Мы всегда на дежурстве, круглые сутки. А особый режим — ну, не 24 часа сидим, а 25, — попытался пошутить Макс, но передумал, взглянув на еще больше нахмурившегося деда.

 — Внук, ты прекрасно понимаешь, что будет, если они все-таки обожрутся мухоморов и нажмут кнопку. Я старый и больной, мне все равно немного осталось. А бабке твоей, матери, отцу, тебе, друзьям вон твоим — жить бы! — хлопнул он себя по колену.

 — Дед, да никто никому не даст отобедать мухоморами, а если даже и отужинают — к нам ничего не прилетит. Ну, плохо с той стороны все с ядерными ракетами. Это я тебе как ракетчик говорю. Давай, тебе сок, мне сок — за мои 30 лет, — вздохнул Макс, разливая по стаканам апельсиновый фреш.

 — Макс, Макс! — услышал он из глубины квартиры сквозь музыку. — Тебе звонят!

 — Деда, телефон в зале оставил, — похлопал себя по карманам Макс, — сейчас приду, не хандри, дай слово офицера!

 — Иди уже, чертяка, — махнул на него рукой Федор Иванович, положив под язык таблетку — четвертую за день, тайком, чтобы не волновать лишний раз Нину Ивановну.

Началось

 — Вырубите музыку, ничего не слышно! — крикнул Макс, переспросив в трубку — Что? Еще раз, внятно! Как пустили?! — прислонился он в тишине к косяку двери, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки. — Когда, сколько? Точное время?! — взревел он.

Гости переглянулись, Нина Ивановна поспешила на кухню за водой.

 — Нелли, Макс, дед! Федя! — раздался ее вопль.

 — Все стоят где стоят, можете сесть, никто никуда не двигается, — выпалил Макс, ринувшись на кухню. Федор Иванович сидел в своем кресле, свесив на грудь голову. Нина Ивановна стояла рядом, закрыв руками лицо.

 — Все, — прошептала она. — Это все.

Макс подбежал к деду, проверил пульс — шея и руки его уже холодели. Макс повалил его на пол, попытался сделать массаж сердца, но оно не заводилось.

 — Скорую надо, да, полицию? Да поздно уже, — села на пол рядом с мужем Нина Ивановна, приготовившись плакать.

Макс посмотрел на нее и мать и тихо, но твердо, сказал:

 — Значит, так. Они пустили ракеты. Через пол часа прилетит ответ. Пол часа, услышали меня? Вой не поднимать, остальным я сам скажу. Идите открывайте подвал и сидите там. Что вы замерли, бегом я сказал! — выпалил Макс, выбежав из кухни, набирая чей-то номер.

 — Шоу закончено, все — в подвал, — сказал Макс растерянным гостям. — Без вопросов, без паники, быстро, резко все — в подвал! Какая-то еда, бутыли с водой там были. Нас не так много, поместимся. На какое-то время, — Бегом! — хлопнул в ладони Макс, схватив с тумбочки ключи от машины.

 — Сашка, ты за главного, давай, это не учения, — сказал он другу-сослуживцу. — Я за Мариной — вон, она вне зоны, — потряс Макс телефоном, — и, может быть, кого-то успею взять с собой. Или останусь там! — выпалил, хлопнув входной дверью, Макс.

Прилёт

С Маринкой Третьяковой они дружили с детского сада. Ну, как дружили — она нравилась Максу, а он ей, как водится, нет. Или да, но, как полагается приличным девочкам, Маринка это изо всех сил скрывала. Жила она в нескольких кварталах от Макса, поэтому, чтобы увидеться, ему не нужно было назначать ей свидания — невозможно жить рядом и не пересекаться меньше, чем шесть раз в неделю. Пока Макс ходил вокруг Маринки нерешительными кругами, она уже успела побывать замужем, родить дочку и развестись. Но это не смущало его — жениться на Маринке Макс был готов хоть сейчас. Но сейчас у судьбы был другой сценарий.

 — Заводись! — ревел Макс, пытаясь сдвинуть с места свой Форд, но он не подавал признаков жизни. То и дело смотря то на небо, то на часы, Макс схватил прислоненный к гаражу велосипед, благо, ехать было три квартала по прямой.

По телеканалам уже пустили оповещение — люди вывалили из домов: одни набивали в спешке тюками машины, другие бездумно бежали, куда глаза глядят. Макс жил в подмосковном поселке — здесь в каждом хозяйстве были погреба и самое логичное, что можно было сделать — укрыться в них. Но, обезумевшие, отказывающиеся верить в происходящее, люди, казалось, напрочь о них забыли.

 — Хотя бы погреб, хотя бы какое-то подземное укрытие, — шептал Макс, сбиваясь с дыхания. — Куда еще, куда? За пол часа — куда? — гнал он велосипед изо всех сил, захлебываясь то ли потом, то ли слезами.

Поселок утопал в майской сирени и мягких лучах закатного солнца. Воздух был тих и недвижен и все вокруг пело оду жизни: порхающие по недавно распустившимся тюльпанам в палисадниках бабочки, первые весенние жуки, выползшие погреться на уже нагретых весной камнях, вернувшиеся после долгой зимы птицы.

Вот она — рыжая крыша Маринкиного дома, виднеется из-за деревьев на повороте. «Успел!» — билось в голове Макса. Подлетев к калитке, он бросил велосипед и забил кулаками в железную дверь.

 — Марина! Тетя Наташа, дядя Коля! — звал он ее и ее родителей. — Эй! — кричал Макс, кидая щебенку в окно веранды дома. Никто не выходил.

Обозначенные пол часа стремительно подходили к концу, Макс заметался в поисках убежища — ехать обратно домой было вернейшим самоубийством. Двор Маринкиного дома был обнесен надежным забором, да и подвал в нем наверняка оказался бы под амбарным замком, времени с которым возиться просто не было.

Макс увидел кучу песка, прикрытую брезентом, между глухой стеной дома и уличной пристройкой — отец Маринки вторую весну строил баню. В оставшиеся от тридцати несколько минут Макс руками вырыл нору под песком, баго, земля была рыхлой и влажной от весенних дождей, забился в нее и зажмурил глаза.

Удар

Майская вечерняя нега озарилась тысячью солнц — сквозь крепко сомкнутые веки Макс увидел сосуды своих глаз. Огненный шар завис в десятке километров от поселка, ближе к Москве, и разразился грохотом, казалось, всех гроз, которые весна обычно готовит российским широтам.

Один шар, второй, третий, еще и еще, подряд. Машины, дома, деревья — все повалилось чудовищной силой, все завертелось в огненном урагане: даже дуб, не первую сотню лет «стороживший» поселок на въезде, не удержался своими пудовыми корнями в земле, в секунду вывалился из нее и полетел, ломая богатую крону, в овраг. Что говорить о тех, кто не успел укрыться: огненное чудовище расплавило их до атомов, уничтожив даже попытавшиеся остаться от них тени.

Кучу песка, под которой прятался Макс, снесло в один миг, накрыв его куском обугленного раскаленного шифера. Его спасло то, что неведомо какими усилиями, он сумел вырыть ям, позволившую ему схорониться в ней целиком, так, чтобы происходящее оставалось там, на земле, над ним. Макс, обезумев, пытался червем ввертеться в раскалившуюся почву — он вдавливал с нее голову, руки, ноги, пытаясь промять глубже, дальше, так, как будто хотел заглянуть в гости к дьяволу — да дьявол пожаловал сам…

Выбившись из сил и потеряв сознание от нехватки кислорода, Макс затих. Затихло и все наверху — даже тишина. Что может быть тише тишины? Тлен, небытие, обращенное в отрицательные значения пространство.

В беспамятстве Макс увидел все. Вот стая Минитменов летит над океаном, вот врывается в российское небо, вот подлетает к целям. Они еще не поражены, но уже уничтожены — никакую из ракет нельзя вернуть обратно в шахту, никакую нельзя сбить — это бессмысленно, потому что результат будет таким же, что и при ее ударе. Макс видел и москвичей, и петербуржцев и других жителей крупных городов. Видел и улицы Нью-Йорка, и Вашингтона, и Масатчусетса. И все было одинаково — что здесь, что там.

Макс видел одни и те же хаотично бегущие толпы людей, слышал беспомощные их последние крики, оставленные навсегда дома, кухни с недоеденными завтраками и ужинами, кровати с недосмотренными снами. 

Он видел миллионы вставших под взрывами, заглохших машин, и все разом упавшие из-за отказа электроники самолеты. Видел и несколько сотен родившихся в тот самый момент неотвратимого конца младенцев — да, за те пол часа «долета» ракет до континентов на них родились новые люди, пожили эти пол часа и…

Видел Макс и метро, и бомбоубежища и все в них было безнадежно — попав в них, люди не оказывались спасенными, а боролись за спасение дальше. 

В давке, панике, животном страхе и единственном инстинкте сохранить только себя, при этом, если нужно, лично уничтожив такого же борющегося за жизнь — рядом. Удар, второй, третий, шестой — Макс видел колоссальной мощности свет и оставшуюся после него тотальную тьму, в которой неспешно, тихо и безмятежно пепел времен опускался на весенние почки…

 — Спит в окошке месяц, спит зайчонок в норке, спи малыш мой сладко, спи… спи… Не спи! — вздрогнул Макс от раздавшейся в голове детской песенки, которую пела ему в детстве мама — от ее невесть откуда взявшегося у него в ушах вопля.

Его глаза, нос и рот были забиты песком, ноги и руки затекли, но сознание прочно вернулось в ничего не понимающую голову. Его окружала липкая тьма — влажная почва облепила его крепко и вовлекла в себя, будто не желая отпускать туда, наверх. Задыхаясь, Макс судорожно пытался скинуть с себя приваливший его хлам. С не первой попытки ему это удалось. Макс открыл глаза, прочистил их палацами и, мало что различая вокруг, кое-как выбрался из своей норы, не рискуя встать в полный рост.

Поселок более-менее спасло то, что он находился далеко от эпицентров взрывов ракет над Москвой — его задело остаточной мощью. Некоторые дома даже сохранили стены — пусть и обугленные, и покореженные. Людей же не было ни видно, ни слышно. Ни криков о помощи из-под завалов, ни ищущих ее самостоятельно выживших. Макса облепили ватная тишина, смолистая тьма, разящая гарью и кружащие белыми мухами хлопья. Он осмотрелся и, не увидев ничего дальше своих вытянутых рук, пошел в направлении дома наугад.

Начало конца

Максу не положено было не то что бояться, но и думать о страхе — офицер, он не имел на это никакого морального права. Но он был одновременно и возбужден, и подавлен — все его мысли стремились домой, к близким, его изводила мысль о том, что он увидит там, в погребе своего дома. Если они последовали его распоряжению и укрылись в нем.

Макс шел, то и дело спотыкаясь в кромешной темноте то о что-то твёрдое, то — подозрительно мягкое. Он не смотрел под ноги, всеми силами не желая видеть даже очертания того, что могло под ними оказаться. На Макса обрушился детский страх темноты, мастерски «выбитый» из него тогда прабабушкой.

 — Ба, только ты включи лампу на крыльце!- каждый раз просил он, уходя с ребятами на гулянки, которые затягивались до ночи. Он был уже не ребенком, но его пугала темнота двора. До калитки доползал свет уличного фонаря, а дальше его сжирала тьма, в которой прятался двор, за ним- огород, далее- кладбище. На нем не было крестов, да и могилы не выступали холмами, но старожилы рассказывали, что оно, якобы древнее, там есть. Значит, было.

Но абсолютно точно жили рядом с нами, с обеих сторон, «неблагополучные» соседи — Вовка-алкаш и Петька-наркоман. Чудили они страшно, ни дня не обходилось без визита к ним то милиции, то скорой помощи. А однажды с улицы пропали все дворовые коты. Бабульки косились на наших соседей и шептали, что это они их половили да пожрали, мол, «так и до детей дойдет!». Ну вот он и боялся то темноты двора, то кладбища, то соседей.

 — Уключу, уключу, гуляйся, не переживай! — махала на Макса руками бабушка, провожая за калитку. — Но не загуливайся, нагуляешься ще!

И каждый раз исправно зажигала ему «лучину», а он, бегом-бегом на нее мчался от калитки к крыльцу, представляя, что за ним гонятся уже то Вовка с Петькой, то мертвяки, то исчезнувшие коты.

А однажды бабушка не включила лампу. Уснула, не успела. Домчавшись пуще прежнего до дома, Макс залетел на веранду, уронив ведро с водой — прабабушку разбудил грохот.

 — Ба, ну как так?! А если алкаши, а если мертвяки? — заныл Макс, вытряхивая воду из кроссовок.

 — А никак, учися выживать, учися! Хватит, вон, лоб здоровый, а все темноты боится! — ворчала вышедшая на шум бабушка, уже управляясь с тряпкой. — Тебе рассказать, какая у меня была темнота? — кинула она тряпку в ведро, сев за стол.

 — Какая? — протянул Макс.

 — А такая. Из-под Белгорода после войны я уехала аж на цельный Урал, в геологоразведку. Камни там добывали, минералы, породу- на исследования. Не драгоценные — щебенка, слюда, глина всяко-разная. Уехала, потому что по тем временам платили много — а мне надо было сестренок да мать больную выхаживать — за старшую я осталась. Отец и братья погибли на фронте- что ж нам, за ними было, — бабушка замолчала, уставившись в черную гладь окна.

Ее никто не ждал на Урале- прибилась она помошницей к белгородским геологам, навязалась в экспедицию. Да не на неделю — на год. Там ее определили в барак без удобств и отопления. И в наряд дали управление экскаватором, мол, такая заморышная, что с лопатой не управится, а машина, все же, сама роет. 

Походила она на пару занятий, обучили ее науке экскаваторной — где какой рычаг, как он ездит, где заводится и как тормозит. Да по картам рассказали, как квадраты добычи понимать да как добираться до них.

А дело было в тайге — холод кругом, круглый год, да ночи длинные. А до той добычи- когда на технике едь, когда-пешком иди, километры по лесу.

 — И вот иду я однажды, да понимаю, что заблукала. Кругом сосны и ни души, ни звука. Я кричать, звать своих — тишина. Нет, и моторов не слышно. А мороз, такой злой, что думаю, все, смертушка вот она. Немец пожалел- а мороз добьет. Но я иду, иду! Валенки полные снега, ноги тяжело тащить, горло жарит, пот рекой, ну, думаю, иди! И тут вдруг как накинется на меня кто-то! Я упала, голову закрыла, Отче наш читать стала- туша на мне чья-то, прижала, не отпускает. Я затихла, не барахтаюсь- она заурчала и отпустила. глаза открываю, глядь- лапы мохнатые передо мной ходят. Рысь! Рысь на меня напала, да сразу не загрызла. Я ее просить стала, про маму рассказывать, мол, отпусти меня, я тебе плохого не сделаю. Рысь поскалилась, порычала и обратно в тайгу прыгнула. А я лежу, не шолохнусь — больно. Так и пролежала, долго лежала, пока мужики наши меня не нашли. Да в больничку местную спровадили. А там!

А там — обморожение ног и рук, да вдобавок мастит и цистит. Заболела бабушка тогда сильно, а какая там медицина? Мазью помазали, примочки поставили и хорош. Да врач сказал, что детей у нее не будет. С тем через неделю и отпустил.

 — А там-ишь, какое чудо! Год я береглася страшно- в платки пуховые куталась, фуфайки, рейтузы и летом не снимала, бабы холодную воду в барак таскали мыться- я на костерке ее грела- а как, там и плиты-то не было. Да травки таежные пила, растирки делала- выходила себя. Так выходила, что когда домой-то вернулась, и деда твоего народила! А ты. э-эх, мертвяков он боится! — хлопнула бабушка ладонью по столу,

Лампу Макс больше просил прабабушку больше не включать- сколько можно бегать по собственному двору? Да и выяснилось, что кладбище за огородами- сельская байка, которой обросла одна неизвестная могила, оставшаяся там со времен Великой Отечественной.

 — А соседи-то померли, один спился, другой вместе с домом сгорел, — протянул сам себе Макс, пытаясь рассмотреть хоть какой-то ориентир на пути к дому. — Ну, бабушка, вот сейчас бы твою лампу, зажги, — прошептал он.

Неожиданно тишина слева от него заскулила. Макс замер. Он услышал возню, а затем — сдавленный лай.

 — Рикки? Рикки, ты? — крикнул Макс в пустоту. Лай послышался отчетливей и около его ног завертелся пес. Макс поднял его на руки и прижал молча к себе. Рикки судорожно вздохнул и затих, тяжело дыша.

 — Сейчас домой придем, я тебе молока налью, курицу, хочешь курицу? — шептал Макс, понимая, что Рикки плох — рубашка Макса набралась кровью и горячо липла к телу, засыхая и стягивая кожу. — Ну, а помнишь, как мы зимой играли, снежки помнишь, как ты их ловил?! — засмеялся на всю улицу Макс, тряся головой. — А на море помнишь, как ты объелся креветок? Ну, а как ты меня ждал со службы на крыльце помнишь? Рикки… Рикки! — что есть мочи закричал Макс, опустившись с собакой на колени. Пес не дышал, безвольно свесив лапы. — Я отнесу тебя домой и там уложу спать… — шептал Макс, продолжив свой путь.

Улица изменилась до неузнаваемости, превратившись в пустырь с редкими стенами домов и кусками заборов. Макс знал, что он уже недалеко от своего дома, знал, что уже должен заняться рассвет, но темнота не уходила то ли из его поврежденных песком глаз, то ли из превратившегося в пыль мира. Он остановися, затравленно озираясь по сторонам и увидел, как ему показалось, огонек. 

«Показалось?» — прищурился Макс. Маленький, он то зажигался, то гас. И снова зажигался. «Зажигалка!» — мелькнуло в голове Макса.

 — Кто здесь? — позвал он.

 — Макс? — услышал тихое в ответ и пошел на голос. — Говори, я не вижу, куда идти!

 — Макс, а я тебя жду! — долетел до него женский, но хриплый, голос.

 — Маринка?! — узнал его Макс, поспешив к ней.

Вот же он, дом. Вот… то, что осталось от дома. Вот здесь были вишни, вот здесь гараж…

 — Маринка, ты как здесь? — подошел к ней, щелкающей зажигалкой, Макс.

 — Да я вот в город ездила тебе за подарком, мои там остались у тетки, надо их завтра проведать. Ты меня отвезешь? — всхлипнула девушка. — А подарок я не помню где, не помню, ничего не помню. Ой, а это Рикки у тебя? Можно погладить? — потянулась она к собаке.

 — Идем, надо посмотреть, где все, они должны быть в подвале, — выдавил из себя Макс. — Ты здесь, а как, а взрывы… А я тебя поехал забрать к нам, как только узнал, а тебя дом не было, и потом это все и вот. А ты как здесь, как? — повторял Макс, глядя за Марину — туда, где должен был быть подвал.

Добравшись до него через руины двора, Макс обнаружил, что подвальная дверь заперта. Положив Рикки на землю, он забил в дверь кулаками, но в ответ последовала тишина.

 — Мам, открой! Вы там? — кричал Макс, пиная дверь ногами. Подвал молчал.

 — Неужели они не укрылись, — сел рядом с собакой Макс, обхватив руками голову. Резко встал, взял за руку Марину и направился к уцелевшему крыльцу дома. От него остались только веранда и пара комнат.

 — Мама, ау! — кричал Макс, мечась по развалинам. — Нет никого нет! — хохотал он, закрывая руками уши. — Смотри, дома нет — и никого нет! А мы есть, — ошалело посмотрел он на Марину.

Она молча ходила за ним, нервно чиркая зажигалкой.

 — Макс, я, мне, голова, — сказала тихо она, опустившись на груду кирпичей. Только сейчас Макс рассмотрел, что у нее явно не хватает волос — половина головы блестела в отсвете огонька. Он взял у нее зажигалку и поднес к голове. Кожа от макушки до виска была содрана.

 — Твою мать, Марина, как так! Перевязать, надо, нас учили, сейчас, — Макс рванул рукав своей рубашки и соорудил из него повязку. — Ты давай, борись! — бил он ее по щекам. — Я же тебя люблю, — шептал он, обняв ее и баюкая, качаясь из стороны в сторону. — Или нет, лучше спи. Может быть, так лучше. Ты не знаешь, что самое страшное еще впереди, — запрокинул он голову в гортанном крике.

 — Я тебе расскажу, что впереди. Лучевая болезнь, Марина, мы уже ей больны. Она невидима, но она уже жрет нас изнури. Радиация меняет каждый наш атом. Мы разлагаемся, ты это понимаешь?! — затряс он Марину, прижав затем ее еще крепче к себе. — Ты спи, спи, не просыпайся, не надо. Не надо ехать завтра в Москву — нет Москвы. И твоих родных нет, и моих нет. А мы вот есть, — тихо смеялся он, слушая, как дышит девушка.

Макс положил ее на крыльцо, укрыв попавшейся под руку в груде хлама занавеской.

 — Где этот чертов рассвет?! Рассвет, где ты? — крикнул Макс в черное небо, занимающееся грозой.

Ни матери, ни бабушки, ни друзей Макс не обнаружил ни дома, ни во дворе, ни на улице — ни живых, ни тел. Зато в руинах кухни нашел изуродованное тело деда.

 — Нужно похоронить, — шептал сам себе Макс, вынося его во двор. — Нужно, конечно. Так положено. Только как я вырою тебе могилу, дед. Тебе и Рикки, — Макс посмотрел на Марину. — Что дед, говоришь, она еще жива? Хорошо, только не забирай ее с собой. Вы все ушли от меня, пусть она останется. А мама говорила, что вы никогда меня ре оставите, — бормотал Макс.

 — Дед, а как я похороню вас, если не смогу вырыть могилу? — положил он его тело рядом с Мариной. — Поджечь, говоришь? А как, нужно что-то сухое, а оно, видишь, дождь пошел, — вытянул руки Макс, ловя капли.

Он хотел вскочить, выбежать под ливень, раздеться и голым плясать в нем, чтобы он смыл с него эту ночь, но не смог подняться — его тошнило, голова кружилась и глаза по-прежнему различали только силуэты, хоть по представлениям Макса уже должно было быть как минимум около 10 часов утра.

 — Дед, расскажи мне про танки, помнишь, как рассказывал в детстве? Про «Тигра» расскажи и про танковые души. Про то, как стал офицером, как познакомился с бабушкой… расскажи, пока дождь. Нет, молчишь? Молчишь… Мама, а почему гром гремит, — протянул Макс, отключившись на полуслове.

Вместо эпилога

 — Как на Максовы именины испекли мы каравай, вот такой ширины, вот такой вышины! Максимка, ну-ка, режь торт — первый кусок клади к себе в тарелку! — поставила перед ним поднос с медовиком мама.

Собравшиеся родственники задудели в дуделки и закричали «Ура имениннику!», разбрасывая конфетти. Бумажные разноцветные кружочки летели во все стороны — на стол, на пол, на торт. Семилетннй Макс подумал, что они съедобные и не стал убирать с торта — так всем и раздал. Никто и не возразил, чтобы его не расстраивать, хоть и похихикали.

 — Мама, а мы сегодня поедем в зоопарк? — прищурившись, спросил Макс, зная ответ.

 — Конечно! В московский зоопарк, а потом в цирк! И папа с нами поедет, и бабушка, и дед со службы обещал пораньше приехать! — смеялась мама.

 — И вату будем есть? И поролоновый нос надевать? И в кабинке фотографироваться? — завороженно смотрел на нее Макс.

 — Будем! Сколько душе угодно, сегодня все можно, — подошла к нему мама и поцеловала в макушку.

И они гуляли весь день по залитой солнцем Москве — посмотрели в зоопарке любимых Максовых жирафов и слонов, посмеялись с коунскго представления, объеись сладкой ваты, покатались на яхте по Москве-реке и только к ночи вернулись домой.

 — Мам, я тебя люблю, — прошептал Макс, уткнувшись маме в плечо, уснувшей рядом с ним за чтением приключенческого рассказа про пиратов. — Мам, я хотел сказать, что мне снится часто сон. Будто бы дед умер и вас никого нет и кругом пепел и темнота, — прошептал мальчик.

 — Глупый, мы никогда тебя не оставим, — сквозь сон сказала мама.

Неплотно закрытое окно в комнате Макса распахнул порыв ветра, впустив в нее раскат грома.

 — А почему гром гремит, мам? — поежился Макс.

 — Потому что облака сталкиваются, — ответила мама.

 — А это не взрыв?

 — Нет, какие могут быть взрывы. Все взрывы и войны давно закончились, спи, — укрыла мама его одеялом, выключив ночник.

Таким образом может всё начать развиваться в самое ближайшее время, но автор этой истории, а вместе с ним и редакция «Ридуса» надеется, что всё так и останется антиутопией.

Источник

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.