С этой невысокой и миловидной, хоть и уже немолодой блондинкой мы встречаемся в центре Донецка. Идем от Университетской улицы к бульвару Пушкина, у моей собеседницы то и дело звонит мобильный:

— Когда ветки уберем? На днях, не беспокойтесь. Грязь во дворе? Завтра отправлю к вам людей.

Нажимая отбой, она поясняет:

— Дворники с обеда вернулись выпимши и вот, не убрались в том дворе… Ох, беда с ними.

Александра Михайловна Валько — мастер техучастка жилищно-коммунальной службы Донецка, в должности уже год. До этого работала в социальной столовой. До войны — в Горгазе города Ясиноватая, а также была депутатом сельсовета КСП (коллективное сельское предприятие) «Первомайское», что километрах в двадцати от Донецка.

А в январе — феврале 2015 года почти три недели провела в украинском плену.

— Я решила, что буду все рассказывать, не буду молчать. Чтоб люди знали, какие они, нынешние нацисты, — говорит Александра Михайловна.

Действительно, записи интервью собеседницы «Ридуса», в которых она рассказывает об ужасах плена, можно найти в интернете. Это очень страшно, но после просмотра одной-другой-третьей подобной исповеди Александры Михайловны или же других пострадавших чувства невольно притупляются — вероятно, так работает наша психологическая защита.

Мне же кажется важным узнать, что было до и после.

— Как вышло, что вы попали в плен ли, тюрьму?

— В начале мая 2014 года мы готовили референдум о независимости Донбасса, — отвечает собеседница «Ридуса». — Как депутат Первомайского совета, я принимала в этом активное участие. Могу сказать, что военных у нас на участках не было, под дулами автоматов никто народ голосовать не загонял, а явка была реально высокой… Куда больше, чем, к примеру, на президентских выборах, которые я тоже повидала, я депутатом была с 2007 года. Депутатом в свое время стала потому, что строила газопровод и задействована была таким образом в жизни села.

В конце мая 2014-го, когда начались боевые действия, в поселок зашли ополченцы. Стояли они на блокпостах и по окраинам. Я им туда привозила поесть — у меня было хозяйство хорошее: бычки, телочки, поросята, куры-гуси, кролей штук двести было. И вот я этих кролей резала, с картошкой сделаю и везу хлопцам, подкормиться. До конца июля так прожили, конфликтов с военными ДНР я не помню. В конце июля начались у нас активные бои, к началу августа ополченцев выбили и зашли к нам украинские военные, в основном это были „правосеки“ (члены запрещенной в России организации „Правый сектор“. — Прим. „Ридуса“) — батальоны „Днепр-1“ и „Азов“, — рассказывает Александра Михайловна.

— На моей работе создалась такая ситуация: мы Ясиноватский Горгаз, Ясиноватая под ДНР, а Первомайское под украинцами, — продолжает она. — Мы созванивались с Ясиноватой, они мне говорят: у вас повреждения газопровода, чините, чтоб не было утечки и взрыва, не дай бог. Я собирала бригаду, сама верхом на мотоцикл, и ехали ремонтировать. Также я должна была собирать показания счетчиков, ездить по адресам было иногда невозможно, и вот мне люди отправляли показания эсэмэсками: имя и цифры.

А потом, где-то в октябре, к нам в Первомайское ввели тяжелую боевую технику — танки, артиллерию. Они стояли в центре села. И вот я по старой памяти организовала народ, мы составили петицию и пошли к украинским военным с требованием вывести эту технику. Потому что началась бы артиллерийская стрельба — были бы вторые Пески (поселок, практически уничтоженный в ходе военных действий. — Прим. „Ридуса“). Мне их главный тогда пальцем этак погрозил, но технику они вывели, поставили в полях и посадках. Ну и потом — когда начали „добробатовцы“ грабить дома, я, конечно, тоже не молчала, — говорит собеседница «Ридуса».

Новый год в Первомайском прошел тихо — комендантский час, народ сидит по домам. Александра Михайловна в то время уже жила в большом семейном доме одна — дочь ее осталась за линией фронта, на территории ДНР.

— 27 января, около одиннадцати ночи, мне сломали двери и зашли человек двенадцать — в форме, с оружием и закрытыми лицами, — вспоминает она.

Женщине натянули на лицо шапку, поверх дополнительно замотали скотчем. Руки тоже перемотали. Забрали все документы, оба мобильных телефона, посадили в машину и повезли. Еще в машине начали бить.

Сказали: «Мы тебя сейчас повезем на Пески к военным и заставим разминировать поля».

Следующие девятнадцать дней Александру Михайловну содержали на шахте «Россия» — такой вот своего рода черный юмор. Обвиняли в работе на российскую разведку и разведку ДНР, в корректировке артиллерийского огня.

— Я родилась в Коми АССР, значит — русская шпионка, — говорит собеседница «Ридуса». — И показания счетчиков этих в телефоне свою роль сыграли — что это за цифры… Рацию еще они у меня дома искали. Не нашли, конечно. Откуда у меня рация. Еще одно обвинение было — «организатор вывода техники ВСУ из села», то есть и ту петицию мне припомнили. Я сама уже не все помню. Мне потом говорили: «Как вспомните что-то, сразу пишите». Я бы на самом деле не хотела это помнить. Потому что они не девятнадцать дней у меня забрали, а двадцать лет жизни… То, что было до войны, — дом, сад, работа, друзья-соседи — всего этого больше нет.

Били жестоко — резиновым молотком для укладки плитки, ломали ногти. Шантажировали дочерью, утверждая, что ее тоже взяли в плен. Одиннадцать дней не снимали наручники. Практически не кормили, не выводили в туалет.

— По-большому я не ходила — нечем, а мочилась прямо в штаны, — опустив голову, вспоминает Александра Михайловна. — Потому что попробовала один раз снять брюки, но поняла, что я в наручниках снять-то, может, и сниму, но натянуть обратно уже не смогу. И так и буду стоять — здравствуйте, я ваша тетя, с голой, простите, задницей. Поэтому к концу срока у меня лохмотья одни висели на поясе…

Я предлагаю Александре Михайловне опустить эти подробности в публикации: «Нет, не нужно, — настаивает она. — Пиши всё!»

— Был, правда, один солдат, с Западной причем Украины, судя по говору, который мне все: мамо, мамо… Он мне носил воды, обрабатывал раны от наручников, а как-то сказал: «Мамо, откройте рот». И стал класть мне за щеку тонкие ломтики сала. А потом говорит: «Вы их сразу не ешьте, посасывайте, потому что я только через несколько дней снова выйду, тогда еще принесу». А я и хотела бы — не прожую: зубы почти все выбили…

В остальное время узницу поили белесой жидкостью, которую тюремщики между собой называли «витаминчиками».

— Думаю, там была какая-то наркота, потому что после приема у меня начинались странные эффекты: голоса говорящих будто плавали, а один раз вообще случилось что-то вроде видения — луч из окна, заложенного мешками, упал на дверь, и я увидела на ней лик Иисуса Христа. Я не особенно верующая, но тут упала на колени и начала молиться. Кроме «Отче наш» я ничего не знала, но тут будто голос какой-то говорит: «Псалом 50, псалом 26», — и я читаю: «Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь крепость жизни моей: кого мне страшиться?» — читает псалом. — А еще я пела и сама с собой разговаривала. Думаю, спас меня ангел-хранитель мамы покойной или же ее душа, мне об этом потом и одна женщина сказала…

Через одиннадцать дней Александру Михайловну перевели из одиночки в помещение, которое она называет «морозилкой». Это была комната с голыми цементными стенами, без батарей, на стенах были следы от пуль и следы крови.

— Они мне тогда сказали: скоро тебя повезем на суд, — продолжает собеседница «Ридуса». — Врач в Донецке потом предположил, что в холод поместили, чтобы немного спали отеки от побоев. Там я провела два дня и застудила почку.

Затем еще дней пять Александра Михайловна провела в спортзале, куда время от времени подселяли других пленных. Там была женщина, которую много раз насиловали, после чего она пыталась повеситься, и молодой мужчина, которого сильно били.

Наконец зашли двое военных и сказали: «Собирайся!»

— Я им: а что мне собирать, все на мне. Снова натянули на лицо шапку, наручники сняли и замотали руки скотчем. В машину рядом со мной сел солдат, впереди рядом с водителем, как я потом поняла, следователь, и он говорит солдату: «Накрой ее броником, а то не дай бог нарвемся на „правосеков“».

Потом заехали, как поняла, в комендатуру, взяли документы. И следователь начал их в машине листать и читает своим мои пункты обвинения: организатор вывода техники, ростовская диверсантка, корректировщица, радистка, мать террористки… «Ну ни фига себе, — говорит, — на бабусю понаписали».

— Везли долго, я попросила попить, они купили мне бутылку воды, — продолжает собеседница «Ридуса». — Привезли, вывели, сняли с меня скотч, поправили шапку. Читаю: N-ский отдел милиции. Следователь в окошечко подает мой паспорт, мне оттуда журнал — распишитесь, когда вы поступили. У меня пальцы все в язвах, лунки ногтей загноились, еле расписалась. Вошли в помещение, это было 14 февраля, День влюбленных. Там у них типа корпоратив — шарики, шампанское, закуски, торт. Сидят люди, среди них женщина, вроде как главная — прокурор или что-то вроде. Она так нос рукой закрыла — что это за бомжиху вы привели? А от меня реально воняло. И тут они между собой — вы на нее посмотрите, какой Мариуполь, она черная вся, не довезем. Давай ее под подписку о невыезде. Подсунули мне бумажку, снова еле расписалась. Предупредили — по повестке являться в комендатуру в Красноармейск. И вернули документы — паспорт, удостоверение Горгаза…

Полицейские отвезли Александру Михайловну в Первомайское. По дороге им звонили «добробатовцы» с требованием вернуть узницу. На прощание следователь посоветовал женщине не ночевать дома и добавил: «Вообще, чем скорее вы отсюда дернете, тем будет лучше для вашего здоровья».

— Подъехали — соседи уже бегут, — говорит она. — Я шла по двору и скидывала с себя эти лохмотья вонючие. В дом зашла голая уже. Включила бойлер, сразу в душ, и не помню, сколько там стояла… Слышу, уже соседи в доме: «Михална, Михална, ты где? Пойдем к нам, мы кушать приготовили». Привели меня, а я есть не могу. Потом еще долго так: чуть как следует поем — и сразу тошнит.

Назавтра же Александра Михайловна взяла справку для проезда через украинские блокпосты, указав местом назначения Западную Украину, Ивано-Франковскую область — у нее польские корни, и там, как и в России, родня. Потом села в автобус и уехала в Донецк.

— Меня на посту украинском даже и не спросили эту справку. Я платок намотала — лица-то нет, взяла пакетик и поехала. Ну, что с бабули взять…

— Почему, вы думаете, вас отпустили?

— Ну меня ж соседи хватились быстро, сначала думали — вывезли в камыши, побили, как было с другими… Скоро домой приползу. А тут время идет, меня нет. Из Горгаза писали, и отовсюду.

Скорей же всего, освобождение депутата Валько стало результатом сложных договоренностей между бывшими соотечественниками по обе линии фронта, всех нюансов которых не узнает никто, кроме непосредственных участников.

В Донецке Александра Михайловна долго лечилась — прошла челюстно-лицевую хирургию, «травму», неврологию, судмедэкспертизу, психологическую реабилитацию, и в мае 2015-го устроилась на работу в социальную столовую.

«Ее там поначалу называли „чудненькая“, — рассказывает дочь. — Хочу, говорит, поваром работать, а они между собой — а она пальцы себе не отрежет?..»

Мы выходим из кофейни на бульваре Пушкина и идем в сторону участка Александры Михайловны. Она то и дело здоровается с людьми.

— Народ на моем участке живет хороший, интеллигентный — преподаватели университетские, инженеры. — рассказывает она. — О, а вот новое спортивное кафе открылось. А здесь у входа флаг республиканский какой-то подранный, надо к ним зайти, сказать, чтоб к праздникам новый повесили.

Когда мы подходим к дому, где располагается контора техучастка, Александра Михайловна показывает высотку неподалеку: «Это общага, я там живу уже шестой год, нам с дочерью дали комнату, временно. Вон, видите окно с флагом ДНР? Мне некоторые говорят — сними флаг, не дай Бог пальнут диверсанты какие-нибудь. Но я уже ничего не боюсь».

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.