Ясный весенний день. Передо мной на лавочке сидит улыбчивый полный пожилой человек. Кивает на молодую мать с коляской, проходящую мимо:

— Смотри, жизнь-то налаживается.

У этого улыбчивого Владимира пять лет назад погибла внучка. Ей оторвал голову осколок снаряда, прилетевшего во двор.

Ее звали Света Агабабьянц, ей было одиннадцать лет, 5 ноября 2014-го она была во дворе своего дома с бабушкой Горячевой Ирой — и их обеих убило. Это было в Кировске, в маленьком прифронтовом городке, где сейчас происходит оглушительная весна и мы сидим с дедушкой, похоронившим внучку.

— После этого я и отправил внуков — кого в Россию, кого на Украину, — бесхитростно говорит он. — А сам остался. Тут же люди моей профессии нужны были.

Он эмчеэсовец. Газовщик. Из вот тех самых супергеройских ребят, которые приезжали на обстрелы и прямо под огнем заделывали дыры в газовых трубах, которые здесь почти везде идут по поверхности.

Владимир совсем не похож на супергероя. У него полосатая футболка под синей форменной курткой, седые короткие волосы, он щурится на солнышке и улыбается.

— Бывает, стреляют — разобьют газовую трубу, поначалу, когда по городу стреляли, то осколки везде летели, хаотично. Ну и мы приезжаем. Иногда сразу после обстрела, иногда так получалось, что обстрел еще не закончился, а мы уже приехали. Но больше полусуток город без газа никогда не оставался, — рассказывает он.

Их тогда — эмчеэсовцев — в городке было человек двадцать всего.

— Было так, что военные кричали: уезжай! Приходилось быстренько чинить.

О работе он рассказывает с улыбкой.

Когда о внучке — голос становится свинцовым, тяжелым, и лицо тоже свинцовым.

— Да что вы из меня героя делаете? Я же не боевой командир. Мое дело быстренько трубу починить и уехать.

Последний раз быстренько чинить и уезжать приходилось в сентябре 2018 года, когда был обстрел Кировска. В последнее время по самому Кировску снаряды не прилетают — зато слушать обстрел приходится каждый день. Поселок Донецкий, поселок Голубовка — городок окружен прижавшимися к нему поселками, в которых уже идет война.

— Вы верите в лучшее? — спрашиваю я.

Усмехается.

— Без веры человек не может жить. Будет лучше. Хотя для молодежи, наверное, тяжело — она вернулась, молодежь… Вообще, война — это тяжело. К войне все плохо относятся. А уехать… Мне вот уже поздновато уезжать. В девяностых на заработки уезжал в Россию. Сейчас уже, наверное, никуда не поеду.

— Даже если Украина зайдет? — уточняю я.

— Даже если Украина… Нет, ты не думай. Мы с ними никогда не помиримся. Мы ведь детей хоронили. И они тоже. Этот народ разъединился уже точно.

Он снова становится весь свинцовый.

— Когда ребенка хоронишь без головы — а мы ее без головы хоронили, я голову так и не нашел, — телевизору уже не веришь. Не веришь их пропаганде — мол, один президент хороший, другой плохой. Ничему не веришь.

— А если Россия вас бросит? — спрашиваю я. У меня такая профессия — задавать гадкие, неудобные вопросы. — Что тогда?

Этот пожилой улыбчивый эмчеэсовец отмахивается.

— Да никто нас не будет бросать.

Он много жалуется — на цены на продукты в магазинах, непосильно высокие, «московские», говорит он, на газовый котел, который стоит сорок тысяч рублей, на маленькие зарплаты. Россию он в этом не винит, только местные власти. Его запаса доброты, наверное, хватит, чтобы нагревать Кировск, если все-таки сломаются зимой все газовые трубы.

— Война прекратится рано или поздно, — говорит он. — Либо мы победим, либо как-то договорятся мирным путем.

— Сколько человек — ну, гражданских — погибло за пять лет войны в Кировске (в этом маленьком цветущем Кировске), — спрашиваю я.

— Сорок пять, — отвечает он.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.