— Секс в дорогом авто с красивой девушкой — что есть в мире лучше, Энтони?

Риторический вопрос моего соседа повис в никотиновой тишине. Камера этапного централа спала. На вбитом в стену гвоздике попискивали связанные хвостами мыши.

Джозеф молчал, ожидая ответ.

 — Возможно, секс с любимой девушкой в своём дорогом авто, — предположил я.

Джозеф одобрительно растянул мясистые губы и кивнул.

 — Я любил много раз, Энтони. В Бейруте я имею маленький парк элайт-авто, но никогда я не могу знать, что люблю больше: секс или скорость. И я тратил много-много денег на всё это.

Крепкий душистый чай был заботливо разлит. Свежие эклеры и домашнее печенье томились в ожидании — ближневосточный олигарх угощал. Мои терпение и уши были платой за сказочные деликатесы.

Грузный ливанец удостоверился, что его угощение пришлось по-вкусу, жестом прервал мою благодарность и продолжил:

 — Моя мама мечтает о внуках с тёмной кожей. Ищет мне невесту в Ливане, Сирии и даже Египте. Но что я могу делать, Энтони, — воскликнул он, — если славянки всегда лучшие девушки!

Какая у него расово предвзятая мама, — подумал я, но вслух пробурчал:

 — Приятно слышать, но лучше бы ты порадовал маму и женился на ливанке.

Но Джозеф не понял или не захотел понять и всё глубже нырял в свободное от решёток прошлое.

 — Моя жизнь — не пряник из Тулы. Плохо не думай, нет! — поднял он пухлые ладони. — Я был на войне и горел, был в плену и страдал, был в разоряции, но я снова стал крепкий.

 — В чём ты был? — не понял я.

 — Я разорился и стал богатый, опять банкрот и встал опять, — объяснил Джозеф.

 — И чем ты занимался? — спросил я. — На чём делал деньги?

 — У меня в Ливане теплицы, — выпрямил спину Джозеф. — Я огурцовый магнат.

 — Огуречный…

 — Ага, и ещё цветковый и немного томатов. Я хозяин много гектар земли у Бейрута, Энтони. И везде мои теплицы. Это очень хороший бизнес! — утвердительно кивнул Джозеф. — Рядом я строю дома. Семья живёт и работает в одном месте. Если семья хорошо работает — их дом будет через семь лет. Но земля моя, и они платят аренду. Ко мне хотят идти работать много людей, но все должны хорошо стараться, я это всегда требую.

Чуть одутловатое, с мешками под глазами лицо Джозефа разгладилось, черты стали резче, губы твёрже. Он тут же преобразился в жёсткого «огурцового» магната мирового масштаба.

 — И куда ты продавал урожай? — спросил я, — В Израиль?

 — Что ты?! — глаза Джозефа округлились — Израиль? Любая торговля с ним запрещена законом! За это можно попросту в тюрьму попасть!

 — Запросто, — поправил я.

 — За просто у вас можно в тюрьму попасть, а у нас только по закону, — поднял палец Джозеф и продолжил. — Мои клиенты — крупные европейские сети. Но я всегда расширяю бизнес, Энтони. Мой брат — министр туризма Ливана. И я решил про ещё один хороший бизнес. Туризм — это визы. It’s a good money!

 — Чую, за это ты и сел, — сказал я. — Много денег — много проблем.

Джозеф вздохнул:

 — Ты прав, это было началом шоссе. По нему я и приехал в тюрьму.

 — Где ты так забавно научился говорить по-русски? — удивился я, скрывая улыбку.

 — Забавно — это что? — не понял он.

 — Хорошо, я имею в виду.

Джозеф самодовольно кивнул:

 — С детства я говорю на арабском. В университете я учил английский и французский, и говорю на них легко. Русский язык мне учили девушки на воле и соседи в тюрьме.

 — Тогда странно, что в твоём языке совсем нет фени. Тюремного сленга.

 — Сленг! Он мне не нужен, Энтони. Я не буду долго в тюрьме. Я вообще не хочу здесь быть!

Густые брови ливанца столкнулись друг с другом, как два мохнатых локомотива. Он мощно встал, схватил со стола пачку «Мальборо» и принялся ходить туда-сюда по камере, ломая о коробок спички.

 — Меня приманили и подставили! — ругался он, забыв о спящих соседях. — Fuck, fuck грёбаная срань!

Я засмеялся, но выпученные глаза Джозефа оборвали меня, и я помахал рукой, дескать, извини. Вскоре он и вовсе перешёл на певучую арабскую речь, перемежая её русским и английским матом.

Я разглядывал крошки на своих коленях и думал о том, что темой своей невиновности он, похоже, уже всех достал. В тюрьмах полным-полно чудаков, искренне полагающих, что вокруг них сплошь закоренелые преступники, и лишь они — случайные пассажиры, несправедливо обвинённые и невинно посаженные. Но разве еда возмущается несправедливостью её поедания?

 — Ты был в плену, Джозеф, — вспомнил я. — Вот и считай, что и сейчас ты тоже военнопленный. Здесь каждый третий уверен, что он невиновен. Ты в России, а не в Ливане или Германии. У нас есть поговорка: от тюрьмы и сумы не зарекайся, потому как здесь всё решает не закон и даже не деньги, а случай. Деньги есть у многих, и многие из них сидят.

 — Это будто ты в толпе, я навёл на Джозефа два пальца, — а на крыше сидит снайпер. И если лопнул твой череп, а не соседа, то не удивляйся: почему я? Случай. И твоя невиновность никому не интересна, кроме твоих родных да таких же любопытных попутчиков, как я.

Да и то, пока не кончились пирожные, додумал я. Зря я развёл демагогию. Что в нашей жизни может понять интурист? Он считает, что это беспредел, но как понять ему, что жизнь в России — рулетка, где даже тюрьмы чёрные и красные, а владелец российского казино всегда в прибыли.

Что там с твоей любовной историей? — соскользнул я с острой темы.

Задумчивый Джозеф не сразу, но вернулся за стол, слегка обмяк и хитро улыбнулся. Напряжение мгновенно исчезло. Его настроение менялось, как погода на морском побережье — неожиданно и не на долго. Морщинки на лице то пикировали к носу, то молниеносно взлетали вместе с густыми чёрными бровями, и по ним одним можно было учить физиогномику арабов. Волосатые пальцы развернули конфету и ловко закинули её прямо в желудок — я мог поклясться, что она не задела ни зубов, ни глотки. Я заворожённо следил за исчезновением конфет, а Джозеф снова светился счастьем влюблённого юнца.

 — Наконец-то я встретил настоящую любовь, Энтони! Она бывает один раз и без повтора. И это была сказка! Пламень и песня!

Я прикусил язык.

 — Уверяю тебя, Энтони, тебе такая любовь не снится!

Увидев моё лицо, он снова вскинул руки:

 — Нет-нет! — замотал он головой и полез за новой сигаретой. — И ты любишь, человек делается для любви. Но любить такую…

 — Какую же?

Он глубоко, чуть ли не в полсигареты затянулся, посмотрел сквозь меня и продолжил:

 — Её звали Лия. Мы жили вместе четыре года, и это долго для меня, верь мне, Энтони. Но я все эти годы любил её, as a little boy. Я дарил ей дорогой люксор и показал мир. У неё бизнес — турагентство в Москве, и я тоже помогал ей делать деньги с визами.

 — Но и ты зарабатывал на этом? — не удержался я.

 — Я на всём делаю бизнес, — тут же отреагировал Джозеф. — Это моя жизнь. И в моей жизни появилась Лия. Она любила плавать и закончила МГУ — иностранные языки. Она знала их очень хорошо.

Ливанец сжал кулак и стал выкидывать пальцы:

 — Французский, английский, иврит!

 — Иврит? — удивился я. — Она еврейка?

 — Пополам с русским, — кивнул Джозеф. — Её дядя имеет клинику в Тель-Авиве. Она часто ездила к нему, и когда стала иметь ребёнка тоже. Но я туда ехать не мог, путь мой в Израиль закрыт.

 — Твой ребёнок? — спросил я.

 — О, да! — воскликнул Джозеф. — В этом я не сомневался. У неё долго не получалась беременность, она ездила к дяде, у меня брали анализы и семя, и потом она получила беременность, лежала у дяди в больнице и через время родила там же Лизоньку. Я не мог возражать, она была очень настоятельной.

 — Настойчивой.

 — Ага. И я был самый счастливый отец, когда брал ДНК Лизоньки и всё проверял. Я любил их всех. Шло время, Лия и я были в ссоре много раз, но всегда оставались яблоком.

 — Чем оставались? — не выдержал я и засмеялся.

 — Мы были целым яблоком, — как на дурака, посмотрел на меня Джозеф. — И мы так жили четыре года и больше. Была не одна странная мелочь, но я не смотрел на них, потому что любил.

 — Странная мелочь? — переспросил я.

Джозеф с силой ткнул окурком в пустую консервную банку и тут же полез за новой сигаретой.

 — Она очень любила анальный секс, — сделал Джозеф ударение на слове «очень».

 — Что в этом странного? — осторожно спросил я.

 — Больше, чем обычный, — ответил Джозеф.

Я пожал плечами:

 — Бывает…

 — Было много у нас, чего я не понимал, — тихо сказал, будто сам себе, Джозеф.

 — Почему же вы не поженились? — спросил я.

 — Джозеф замялся, потёр чёрные от шерсти запястья, долил мне чай и только после ответил:

 — Мне всегда нужна свобода, Энтони. От чужого мнения, и моей мамы тоже. От чужой силы в бизнесе и тюрьме. И я много изменял Лие. Я ничего не могу с этим делать! Я сильно люблю секс, и в командировке у меня всегда были женщины. Потом я обвинял себя, покупал Лие дорогие подарки, но рядом с ней меня ели черви, хотя она молчала. Но я уезжал в бизнес и снова изменял. Я буду плохой муж, думал я и не женился.

 — Но я не плохой человек, не думай так обо мне! — замотал Джозеф головой. — Я по-настоящему болею после измен, может это моё заболевание? И тюрьма — мой лекарство, и чтобы думать обо всём, да!

Джозеф помолчал, добавил: «Но моя жизнь шагала к свадьбе с Лией.», и так горько усмехнулся, что я решил не прекращать чаепитие и дослушать его, хотя покаяние богатого сладострастника мне порядком надоело.

 — И что же вам помешало? — изобразил я любопытство.

 — Ты не поверишь, — сказал Джозеф, — но перед самой тюрьмой я встретил настоящую любовь, Энтони.

Я рассмеялся:

 — Очередную настоящую любовь?

 — Нет, нет! — замахал Джозеф руками. — действительное, реалити чувство!

 — Надолго ли?

 — Я всегда знаю, что на всю жизнь, клянусь! — заколотил себя в грудь Джозеф.

«Зачем мне всё это?» — молча прокричал я ему в лицо, но, словно старый сплетник, продолжил беседу:

 — И ради новой любви ты бросил Лию?

 — Как я мог бросить мать моей Лизоньки? — удивился Джозеф. — Я тогда её сильно любил.

 — Если честно, я запутался, Джозеф. Ты очень любвеобилен.

Ливанец вздохнул.

 — Я был запутанный тоже, Энтони. Но сейчас всё стало распутано и ужасно. Почти.

 — Почти ужасно? — потряс я головой.

Иногда Джозеф заменял русские слова арабскими или английскими, и мне приходилось переспрашивать.

 — Почти распутано, — ответил он.

 — Я ничего не понимаю, Джозеф, — пожаловался я, но он будто не услышал меня и вёл рассказ, словно по-за ранее продуманному сценарию, не отвлекаясь на мои расспросы.

 — Год назад я увидел в командировке Алёну и забыл всё. Эта девушка покорила меня своей неподступностью, умом, юмором и у неё большая грудь.

Уже в который раз я чуть не подавился печеньем.

 — Я привык, Энтони, к лёгким победам сердец, — поделился Джозеф. — С деньгами, конечно, с деньгами.

 — Сердец ли? — усомнился я.

 — Сначала покупаешь тело, за ним приходит и душа. Куда деваться сердцу? — искренне удивился он.

 — Схема рабочая, — кивнул я, — но, почему-то, малоприятная.

 — Может потому, что нет много денег? — предположил Джозеф.

Я пожал плечами. Спорить на эту тему я не хотел.

 — Но с Алёной у меня и не получилось так, — сказал Джозеф. — Подарки, круизы, мои признания не помогали. От неё мне были только пощёчины, если я шёл в атаку. Очень долго она была не моя. Это задело меня, я возмутился… И влюбился.

Улыбка Джозефа растянулась во всё лицо, и я не смог не улыбнуться в ответ.

 — Рыбак стал рыбкой, — сказал я. — И откуда родом этот специалист по охмурению золотых сердец?

 — Местная она, сибирка! — ответил он с гордостью. — Кемерово.

 — Сибирячка.

 — Ага! И, как-то неожиданно для меня, Энтони, она стала моей, — чуть ли не захлопал в ладоши счастливый Джозеф, — Это была лучшая жизнь! Я носил Алёну на руках и целовал её следы.

 — Если ты носил её на руках, то чьи следы ты целовал? — не удержался я.

Джозеф на миг задумался, но лишь махнул рукой и с восхищением продолжил:

 — Прошло время, и она говорила про ошибку и опять не была моей. Пряталась у мамы и не говорила в телефон. Но я укладывал в её руки звезду, пел рубаи Хайяма и горел живой, как спичка Мой бизнес стал скучный, и жизнь без Алёны стала не жизнь. А после мучений в сердце она снова стала моей, Энтони, и тогда была сказка, и я был убит страстью. Я пропал, Энтони.

 — Ты попал, Джозеф, — поправил я его, и без жалости ткнул в душу иглой. — И мать твоего ребёнка ни о чём не догадывалась? Или ты плюнул на ту, с кем прожил почти пять лет?

Джозефа мотнуло, словно в нокдауне, он сник, будто воздушный шарик на морозе и положил руку на сердце:

 — Женщины всегда знают про измены здесь…

Он помолчал секунду и добавил:

 — И даже Лия… Я возвращался домой с подарками, и Лия молчала. Я прятался в туалете и писал Алёне смс, как мальчик, Энтони, глупый мальчик! Я забывал стирать их, а все женщины смотрят в телефоны своих мужчин. Вот и Лия…

Джозеф покачал головой, закурил очередную сигарету и встал из-за стола. Вернулся он с чёрной пластиковой папкой в руках.

 — Мне было много раз стыдно, — сказал он, — клянусь тебе! Я больше не мог жить, я плохо ел и совсем плохо спал. Мой бизнес остановился, и я не мог лететь к той, кого я обожал от той, кого любил. Я не знал, как мне быть, хоть принимай ислам! Лия настаивала на свадьбе и готовила её тихо, но мощно. Она хотела жить со мной в Москве и рожать ещё много детей. И я принял решение о финише.

 — Мудро, — похвалил я. — Ты покончил с собой?

 — Не я, Энтони, — ответил он. — Я сделал подлость. Я звонил и говорил Алёне о своей разоряции и прощался с ней. Со мной было очень плохо, я плакал, клянусь! Это не делают мужчины, Энтони!

 — Не плачут?

 — Не расстаются с женщиной по-телефону.

Я с ним был полностью согласен. Но перебирая в памяти собственные расставания я, вдруг, испугался оказаться пред собой ничтожным и, как всегда, быстро самоуспокоился — ошибки глупой молодости. Бывает.

 — Два дня потом не выдержал и позвонил ей, снова хочу извиниться и всё объяснить, — глухо сказал Джозеф. — Телефон взяла мама Алёны. Она меня ненавидела и плевала в телефон. Сказала, что Алёна резала вены и сейчас лежит в реанимации. Моё сердце лопнуло, я упал, Энтони! Вечером я бросил всё и улетел из Бейрута. В Москве я даже не видел Лию и сразу был в Кемерово. В больнице я рвал себе волосы, плакал и умолял. Но Алёна молчала и смотрела не на меня. Тогда я положил ей на стол дорогое колье и…

Джозеф всхлипнул.

Я качнулся вперёд, заглянул в его глаза — и правда, плачет? Но Джозеф быстро совладал с собой. Тюрьма — не место для мужских слёз, по крайней мере при очевидцах.

 — …и я улетел в Бейрут, — закончил он. А по пути сделал Лие предложение к свадьбе.

В камере будто выключили телевизор. Мы сидели и думали каждый о своём, и только недовольные жизнью мыши пищали на стене и лапками перебирали невидимые струны. Я вспоминал былые деньки любовных приключений, где не сильно отличался от того, кого сейчас чуть не вздумал осудить. Не раз и не два я был уверен в пожизненном чувстве, но снова встречал, влюблялся и уходил. Беспринципность в чужой жизни окрашивалась в благородные тона подаренных мгновений счастья в жизни уже моей. И сейчас я думал о том, что если Джозефу судьба благосклонно выделила несколько лет строгого режима на размышления о содеянном, то о чём же тогда я должен пораскинуть мозгами за свою девятку? И если мой срок — это цена женских слёз, пролитых по моей вине, то не завышена ли она?

 — Надеюсь, Джозеф, ты свой тюремный срок схлопотал не за этот грех, а за что-нибудь ещё, — предположил я. — Что за статья у тебя, торговля людьми? Работорговля?

 — Какие рабы? — хмыкнул Джозеф. — Сфабрикация полная!

 — Фабрикация.

 — Ага. И беспредел, — не забыл ввернуть Джозеф. — И ещё ловушка, а я дурак, как мышь! Они подставили меня!

Джозеф мгновенно вскипел. Он вскочил из-за лавки и заходил из угла в угол.

 — Они требовали деньги! Я доверяю своему адвокату, он полжизни в моём бизнесе, и я плачу ему солидно, Энтони. Солидно! Его звали в дорогой ресторан и там говорили: «Триста тысяч евро, и твой хозяин дома». Это в следующий день после обвинений и ареста! Потом они говорили о брате. Мой кузен — советник военного министра Ливана. Они говорили: «Можно двести тысяч, но с информацией от брата».

 — Им, Энтони, — уже кричал Джозеф, — нужна информация о самых главных людях в Ливане, элайт-персоны. За это я могу попросту и запросто стать без головы!

 — Высокопоставленная у тебя семейка, Джозеф, — заметил я. — И ты заплатил им?

 — Вот им, а не мои деньги! — и Джозеф, вполне по-русски, скрутил фигу и второй рукой ударил под локоть.

В камере зашевелились. Кто-то пробурчал из-под фуфайки: «…ну хватит уже…».

Мы перешли на шёпот, но Джозеф шипел, словно гигантский удав.

 — Здесь! Здесь доказательства беспредела! — хлопал Джозеф по чёрной папке. — Я никогда не давал деньги на шантаж!

И тут ливанец перешёл на такой своеобразный и необычный русско-английский мат, что от восхищения я захлопал в ладоши.

 — С тобой не затоскуешь, иностранец, — влез в разговор разбуженный сосед по камере.

Он ловко спрыгнул со второго яруса и пошёл в туалет, по пути прихватив связку мышей со стены. Послышался шум сливаемой воды. Джозеф нахмурился и покосился на дверь туалета, обклеенную вырезками из журнала.

 — Ты зачем убиваешь? — спросил Джозеф.

 — Я не убиваю, — донеслось из-за двери, — я амнистирую. Ты лучше расскажи, сколько наших тёлок заграницу продал? И кто тебе эклеры сюда таскает, адвокат или новая девка?

Я думал, Джозеф взорвётся, но он проигнорировал соседа и сидел насупившись, рассматривая ногти на руках. Я решил, что историю Джозефа слышали все уже не один раз, и потому зло его подкалывают. Джозеф, в свою очередь, зациклен на своём деле и к ехидству зеков просто привык. Пора было закругляться и идти спать. Но так сразу встать и уйти мне показалось неудобным и я, наобум, поинтересовался:

 — Вкусные пирожные, Джозеф, спасибо! С воли затянул или в местном магазине такая вкуснятина продаётся?

 — Алёна принесла, — расплылся Джозеф в счастливейшей из улыбок.

 — Всё-таки вымолил прощение, негодяй! — покачал я головой.

 — Три месяца потом, когда я уехал из больницы и уже купил свадебный френч, у меня зазвонил телефон, — продолжил Джозеф, казалось, оконченную мыльную оперу. — Алёна! У меня, Энтони, внутри всё подорвалось.

 — Оборвалось.

 — Ага! Принимаю звонок: «Дорогая?!»

 — Джози! — щебечет она и тут же бьёт с ног. — Я в Бейруте!

И, пока я приходил в себя, добивает:

 — Я в аэропорту. И я не уеду из Ливана, даже если ты сейчас бросишь телефон.

Я не мог верить ушам и просил её дать телефон любому человеку рядом. Это был сотрудник аэропорта. Через две минуты я летел к ней, только и успел крикнуть: «В такси не сидеть!» В пути я понял, что еду в своём Феррари. Это не похоже на банкрота. Подъезжаю, и вижу Алёну с чемоданом. И мой подарок горит на её шее, и ещё ярче горят её глаза. Я их пью и дрожу весь!

 — Я не могу без тебя, Джози, — шепчет она.

Что я могу ей отвечать? Только про любовь. И правда люблю её, Энтони! И я чувствую это очень сильно! И я падал в её ноги и просил стать женой.

 — Пригодился костюмчик! — засмеялся в туалете зек.

Джозеф не дрогнул.

 — А Лия? — спросил я.

 — Я звонил ей и убрал свадьбу, — сказал Джозеф. — Она кричала, как тайфун, Энтони. Но что я мог делать?

 — Сибирская свадьба прогремела на всю тайгу? — улыбнулся я.

 — Не успели, — тяжело вздохнул Джозеф. — Ваша тюрьма меня проглотила. Когда я прилетел в Россию, меня арестовали сразу в аэропорту. И началась тьма!

 — Прямо-таки тьма? — усомнился я.

 — Нет-нет, — замахал он руками, — я не про жизнь тюрьмы, я про всю мою жизнь. Прошлое и настоящее, Энтони.

Джозеф открыл чёрную папку.

 — Здесь доказательство, — постучал он по папке толстым выпуклым ногтем.

За несколько лет своей отсидки я прочитал уйму чужих приговоров, обвинительных заключений и ходатайств. Мало что могло меня поразить. С некоторых пор я стал избегать чужих бумаг — своих хватало. Но из вежливости к столь щедрому на угощение Джозефу, я взял его увесистую папку.

На столе выросла небольшая стопка рукописных бумаг с плавным мелким почерком, компьютерные распечатки и аккуратно сложенные в прозрачный пакет фотографии. Я стал быстро перебирать снимки. Замелькали Феррари, Порше, БМВ, квадроциклы с морскими скутерами — и везде Джозеф, словно шах Османской империи, в золоте и лоске, с гордо демонстрируемым двойным подбородком и массивными часами на широком запястье.

Я задержался на одной из фотографий. На палубе небольшой яхты строила фотографу глазки полноватая блондинка. Её широкие бёдра облегала светлая полупрозрачная юбка до пят, а тяжёлую грудь стягивал вот-вот готовый лопнуть лиф голубого купальника. В принципе, её можно было без проблем представить за прилавком какого-нибудь районного гастронома. Что явно говорило в её пользу, это довольно тонкая талия и белая-белая кожа, цвета деревенской сметаны. Возможно, лет двести назад она могла бы выиграть конкурс красоты, но сегодня подобные формы ценят, в основном, мужчины южных кровей.

 — Алёна, — пояснил Джозеф, заметив моё пристальное внимание.

Я, наконец-то, оторвал взгляд от её груди и присмотрелся к лицу.

Светлые, чуть с хитрецой глаза, готовые то ли подмигнуть, то ли невинно захлопать ресницами, мягкие гладкие черты лица ухоженной женщины, что вызывают мгновенное желание поговорить, обсудить соседей, доверить ей пару своих секретов, а там, глядишь, и до пуховой перины с горой подушек дойдёт.

 — Счастливая «сибирка», — сказал я, лишь бы что-то сказать.

 — Сибирячка, — поправил меня Джозеф, взял недосмотренную стопку фотографий и вытянул несколько глянцевых карточек.

 — Лия, — бросил Джозеф её фотографии и потянулся за очередной сигаретой.

«Другое дело!» — подумал я, неожиданно причмокнув губами. Я переводил взгляд с одного снимка на другой и не мог выбрать лучший. На одном из них молодая девушка с волосами оттенка красной меди в закрытом изумрудном купальнике с треугольниками соблазнительных вырезов по бокам бежала вдоль кромки спокойного, невероятно синего моря. Фотограф ловко застиг её в тот миг, когда её тренированно-стройные ножки замерли в воздухе среди песочной пыли. Она словно летела, наслаждаясь музыкой в серебристо-ртутных наушниках и дополняя окружающий её Эдем лёгким штрихом хай-тека. Я невольно заподозрил постановочный кадр для рекламы аудиосистем.

На другом фото девушка сидела на ярко-жёлтом, словно яичный желток песке, подобрав ноги к груди и положив остренький подбородок на скромно сжатые загорелые коленки. Жёсткие прямые волосы, на первый взгляд хаотично лежавшие на кукольной головке, оказывались стильной причёской в духе раннего Roxette. И тут же маленький воздушный носик, чуть припухшие, но миниатюрные губки — её личико словно вырезали тончайшим инструментом Творца, и лёгкий, едва заметный загар довершал образ античной девы, из-за каприза которой горели стен Трои.

Вот только её взгляд ломал первое впечатление о ней, как о взбалмошной богатой девчонке. Словно рентгеновской иглой он прошивал объектив с фотографом и проникал в мозг, заставляя в гипнотическом трансе неотрывно смотреть в зрачки её серы глаз. Инстинктом озабоченного самца я почувствовал в Лие ту порочность, что бывает даже у невинных, только-только созревших красоток, ломающих судьбы верных мужей.

Я залюбовался.

Её профессиональный макияж и не менее мастерское позирование заставляли думать, что ушлый Джозеф хвастался журнальными макетами будущих постеров.

Но другие фотографии Лии: и в шикарных вечерних платьях, облегающих чуть угловатую фигуру с отличной, тонко подчёркнутой грудью, и за рулём спортивного мотоцикла, и на роликах в стильном каплевидном шлеме, и везде уже в паре с довольным Джозефом рассеивали все сомнения. Лия, и правда, существовала в жизни моего ночного собеседника.

 — Нравится? — спросил Джозеф.

Я не стал скрывать:

 — Таких, как Алёна, берут в жёны. Но Лия… Такие от жён уводят.

 — Вот и ты попал, Энтони, — усмехнулся Джозеф и достал ещё один снимок.

 — Это же МГУ! — узнал я. — Воробьёвы горы!

Карточка тут же оказалась в моих руках, и я с удовольствием принялся разглядывать места моей студенческой романтики. Сколько раз я гулял в тех краях один или с девушкой, любовался Москвой со смотровой площадки и замирал от восторга во время залпов грандиозного салюта.

Я не сразу обратил внимание на белобрысого паренька, молодого и смазливого. Он будто случайно оказался на снимке, однако себя-то он и пытался увековечить рядом с величественной альма-матер. Подбородок юноши был надменно поднят, и в прищуре глаз можно было узреть ту наглость, что на улице принимаешь за вызов. Но, кроме бесспорно выразительного взгляда, в нём больше не было ничего от агрессивного альфа-самца. Тонкие руки, не знающие ни лопаты, ни штанги — я бы не удивился, скажи мне кто, что у парня абонемент в маникюрный кабинет — зауженные и обтягивающие зелёные джинсы, аристократичный изгиб узкой кисти на ремне с широченной бляхой, закушенный уголок губы…

Встреть я его в транзитной тюрьме или «столыпинском» вагоне, то поостерегся бы здороваться с ним за руку. Как выражаются бывалые зеки — «потенциально рабочий паренёк» Такие не посылают в нокаут, но звонко хлопают пощёчины.

Я ещё раз внимательно к нему присмотрелся — его взгляд показался мне знакомым. Я достал фото Лии на пляже.

 — Брат и сестра? — спросил я.

Джозеф молчал. Он полез в папку, достал документы и протянул мне два скреплённых листа А4. Это была то ли анкета, то ли краткое досье на молодого человека с фотографии. Я стал вычитывать по диагонали куски текста, не задерживаясь на деталях и пояснениях.

Илья Рахимович Сужанов, 1980 г. р., г. Москва, МГУ, факультет иностранных языков. 1999 г. — 2004 г. работа в книжном издательстве переводчиком. Холост. Не судим. Военнообязан. Гомосексуалист. Отец — Рахим Моисеевич Сужанов, погиб в автокатастрофе. Мать — Ирина Викторовна Сужанова проживает г. Хайфа, Израиль. Дядя по отцу — владелец частной клиники в г. Тель-Авив и совладелец книжного издательства г. Москва. В 2003 г. Илья Сужанов переезжает в г. Хайфа на ПМЖ.

 — И что? — переспросил я, не дочитав. — Зачем мне это?

 — И я спросил Алёну, зачем это? — ответил Джозеф. — И сейчас не понимаю, зачем она всё это начала. Но все документы моего ужаса копала и несла она, когда я был в тюрьме. Откуда? Зачем?

Джозеф достал из пачки последнюю сигарету и закурил, глубоко, со свистом втягивая дым.

 — Почему меня арестовали? — спросил он и строго на меня посмотрел. — В деле пишут про девушек, насильно сидевших в Ливане и Сирии. Пишут, что это дело организовал я. Но не доказывают! Свидетелей нет! Страдавших нет! Одно только заявление девушки, её показания о многих страдавших, и всё! Но где они?

Джозеф снова раскричался, забыв о спящих в камере.

 — Ничто не доказывали! Срок — пять лет! Что это Энтони? Беспредел!

Он рывком вытащил свою пухлую сумку из-под шконки, расстегнул её так, что чуть не вырвал с корнем молнию, достал пакет с пирожными и вскрыл блок Мальборо. Кинув несколько пачек на стол и одну в счастливого зека с верхней шконки, он передал мне пакет и продолжил:

 — Илья уехал в Хайфу, и в Москве он больше никогда не будет. После этого времени Лия открывает в Москве агентство туризма «Прайд Тур». Она тоже училась в МГУ и, как Илья, знает три языка. Они оба любили дайвинг, анальный секс и зелёный цвет. Всё сошлось, Энтони! Это сейчас я говорю спокойно, но два месяца назад я не верил и рвал волосы, не верил и ругал Алёну. Что она копала? Потом Алёна говорила мне, что тихо смотрела видео моих круизов с Лией. И она смотрела, как Лия танцует, как она смеётся и зевает, как Лия ест конфеты и креветки, как падает на лыжах и садится на байк — всё смотрела и перезревала!

 — Подозревала.

 — Ага! И Алёна положила в ломбард колье и тратила деньги на детективное агентство. Там стали искать инфо о Лие. Они делали запросы в МГУ, искали её друзей в учёбе, и не находили, Энтони, ни-че-го! Тогда Алёна нанимала ещё хакера, и он ломал сервер «Прайд Тур».

 — И что там? — заинтересовался я, уминая эклеры с шоколадной начинкой.

 — Официально про Лию я знаю, что она с фамилией Каплан была рождена в 1982 году в Хайфе. Но он гражданка России, я много раз брал её паспорт для виз. Закончила МГУ. Отец неизвестен. Мать — Ольга Каплан, гражданка Израиля. И оказалось, что я ничего не знаю про Лию! Только ещё то, что Лизоньку она рожала в Тель-Авиве и там же делала себе немного операций в косметике.

 — И что? — пожал я плечами. — О прошлом своей жены я тоже знаю немногое. Важно настоящее и любопытно будущее. Разве нет?

 — Нет! — отрезал Джозеф и бросил на стол ещё несколько фотографий.

Увидев их, я шумно выплюнул пирожное прямо на стол.

 — Что за хрень, Джозеф?! — возмутился я, прибирая за собой.

На снимках были части голых мужских и женских тел: бёдра, грудь, ягодицы, шея, гениталии.

 — Это мне совсем не интересно, — брезгливо поморщился я, — убери назад!

 — Извини, Энтони, — сказал Джозеф, но в его голосе я не услышал сожаления. — Я когда-то кричал, как и ты, и мне было плохо тоже. Но потом я нашёл вот что…

Он достал лист уголовного дела и показал сигаретой на фамилию руководителя следственной группы ФСБ.

 — Юрий Суржанов, — прочитал я вслух.

 — Слишком много нападений, — сказал Джозеф.

 — Совпадений

 — Ага, — кивнул он. — И тогда я нанял ещё двух очень дорогих адвокатов. Один в Израиле и один в Москве. Через неделю они подтвердили слова Алёны и мой ужас. Илья и Лия — один человек.

Я снова сплюнул пирожное.

Зек на верхней шконке захохотал, но быстро замолк и тут же уставился на меня, словно кот на рыбу.

 — Ты жил с мужиком?! — отодвинул я кружку с чаем.

 — Я жил с Лией! — ударил Джозеф кулаком по столу. — Она родила мне Лизу!

 — Как это так?! — не верил я.

Джозеф затараторил по-арабски, но тут же, словно кто-то повернул переключатель, перешёл на русский язык, изредка вставляя неизвестные мне слова:

 — Адвокат в Тель-Авиве переворачивал всё и узнал, что клиника Хаима Суржанова зарабатывает на трансгендерных операциях. Его клиника — лучшая в этом! Хочешь, тебе пришьют на спину женскую грудь или удалят кадык, там можно всё. Адвокат в Москве узнал, что владелец «Прайд Тура» и книжного издательства, где работали Лия и Илья — отец полковника ФСБ Юрия Хаимовича Суржанова. Он же — владелец клиники в Тель-Авиве! Сквозь агентство Лии только в 2012-м году в Израиль отправили два десятка человек. И много их потом летело в Ливан и Сирию, но уже с женской грудью. И, конечно, с новой жизнью прошлого.

 — Как ты понял, что женщины в Ливане — это бывшие мужчины из Израиля?

 — Тёлка с сиськами на спине спалилась, — съязвил зек, но Джозеф так хлопнул по папке ладонью, что тот подпрыгнул на своём шконаре, а остальные зеки окончательно проснулись и разворчались.

 — Здесь! — крикнул Джозеф. — Здесь всё из серверов «Прайд Тура» и клиники Хаима!

 — Ты и сервер клиники взломал? — удивился я. — Это же незаконные доказательства, точно не для суда.

Джозеф засмеялся:

 — Какой суд? Я не буду там говорить. Я знаю — это ловушка ФСБ. И я…

 — Стой, стой! — прервал я его. — Как ты их то сюда притянул? Если что-то подобное и проворачивал, то уж точно из внешней разведки.

 — Энтони, — вздохнул Джозеф, — какая разница, правая рука или левая, если одна голова? Все они — одно, и все они — вместе!

Джозеф положил на документы ладонь:

 — Я переправлял всю информацию от адвокатов моему брату. Все фото новорождённых красавиц и досье на них. Они уезжали работать по бизнес-визам «Прайд-Тура» много которых я и делал.

Джозеф постучал себя по лбу.

 — Потом их, как будто вдруг, знакомили с важными людьми в политике и большом бизнесе. Они были любовницами тех людей. Если же важные люди любили мальчиков, то «Прайд Тур» присылал им красивых и умных менеджеров или переводчиков. Все они знали по два-три языка, много понимали в политике, и все имели связь с истеблишментом России. И все они потом поставляли много информации о делах Ливана и соседних стран, но только не Израиля. И почти все важные люди были шантажированы красивыми агентами из «Прайд Тур» Я это знаю! Мой брат передавал списки в Управление госбезопасности Ливана, и бывших парней высылали обратно в Россию. Кто-то из них и писал заявление на меня.

 — Почему же те, кого шантажировали, сами не обратились в спецслужбы Ливана? — спросил я. — Связи у всех есть, можно было бы попытаться решить тихо.

Джозеф покачал головой.

 — В Ливане за анальный секс можно по-закону получить тюрьму. А любовницы — бывшие парни?

Он схватился за густую кучерявую шевелюру:

 — О, Энтони, кому нужен позор? Это был мрак для истеблишмента Бейрута!

 — Подожди, подожди, — вспомнил я, — а как же твоя дочь? Трансы не рожают.

 — Всё на фото, Энтони! — схватил Джозеф снимки обнажённой натуры. — У нас в животе есть пустота. Туда вживляют эмбрион, что две недели рос в лаборатории. Через семь месяцев делают операцию, и ребёнок живёт, как цыплёнок в инкубаторе Хаима.

Джозеф лихорадочно перебирал снимки, доставая из папки то один, то другой, и пытаясь сунуть их мне прямо под нос.

 — Ты много сидишь в тюрьме, Энтони! Гомосексуальные семьи делают это уже пять лет и больше. Это очень дорого, но это реально. Лия рожала в Тель-Авиве! Как я мог думать плохое? Я жил с женщиной, Энтони! — Джозеф со злостью отбросил фотографии.

 — Иногда я видел её прокладки с кровью. Я знаю сейчас — это специально, но в прошлом, Энтони, в прошлом? У неё рос беременный живот, её кожа была гладкой, как абрикос. Везде абрикос, Энтони! И когда я отказал Лие в свадьбе — мою судьбу решили ломать её кураторы в ФСБ.

Джозеф замолк передохнуть. Его лоб блестел, и кулаки грозили невидимым врагам. Подумав секунду, я усмехнулся и спросил:

 — Я представляю, если бы вы поженились. Но как ты, Джозеф, с такой историей можешь ехать через тюрьмы здравым?

Джозеф открыл было рот, но за него ответил ловец мышей с сигаретой в зубах:

 — Не мороси, Антон, можешь чифирить с ним и дальше. Будь он зафаршмаченным, неужто мы пустили бы его за стол? В Челябинском централе по нему решался вопрос. Братва порешила: «по незнанке — не катит!», это факт, что иностранец уже в тюрьме всё узнал. Да и «общак» он там подогрел нехило.

Он помолчал и добавил:

 — А я смотрел на твою реакцию. Видно, что с лагерей едешь, знаешь «чё по чём».

Я сделал вид, что ничего не случилось и взял кружку с чаем.

 — И что теперь, Джозеф?

 — Я буду бороться, Энтони, — сказал он. — С ними нельзя иметь мир! Об их ловушке с красивыми людьми должны знать все!

 — Я имею в виду твою личную жизнь.

 — Здесь просто! — засиял ливанец. — Я сделал Алёне предложение о свадьбе. Через один день мы будем заключать здесь брак.

Я долго тряс ему руку — он никак не хотел выпускать мою ладонь из цепкой волосатой клешни.

 — Я очень рад, Джозеф, очень! — повторял я. — Этот финал можно смело назвать хэппи-ендом. Береги её и помни: будешь изменять — будешь наказан небесами. А там сейчас тоже всем заведует ФСБ.

Не выдержав, Джозеф полез обниматься.

Через неделю я покинул Мариинский централ, где лет сто назад дедушка Ленин кушал хлебные чернильницы с молоком. Старенький автозак вёз меня в мой новый лагерь. Сетуя на холод, я рассматривал подарок Джозефа. На фотокарточке в строгом костюме стоял серьёзный смуглый ливанец. Рядом с ним улыбалась обычная русская женщина с лёгкими морщинками у глаз. На её пухленькой шее сияло бриллиантовое колье. На обратной стороне фотокарточки я в десятый раз перечитывал плавную вязь арабской руки: 

Всегда люби, Энтони. Это есть счастье! Джозеф.

Хитрый зек с верхней шконки перед моим отбытием успел шепнуть наедине:

 — А ведь я и сам из Кемерово. Знаю его бабу-то.

 — Она тоже мужик? — пошутил я.

 — Она-то нет, — ответил зек, — а вот её батя — настоящий мужик! Я ещё шпанюком чудил на районе, он тогда уже каким-то начальником в РУБОПе был. Гонял всех страшно, уважал его блатной мир. Сейчас он, я слышал, до полкана дослужился. Но уже то ли в Госнаркоконтроле, то ли в ФСБ. Точно не знаю. Вот так-то!

Я мёрз в холодном автозаке и думал о Джозефе, желая ему вечной любви.

Грузовик подпрыгнул на ледяном ухабе, я ударился головой о металлическую переборку и, почему-то, вспомнил о мышах. Где и с кем они сейчас?

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.