Пять лет назад в Крыму прошел референдум, а на юго-востоке Украины начался военный конфликт. Части Донецкой и Луганской областей провозгласили себя ДНР и ЛНР. Столица первой республики, Донецк, пережила обстрелы и бомбежки, многие жители уехали в Россию и на Украину. Корреспондент «Ридуса» отправилась в столицу ДНР, чтобы выяснить, как сейчас живется дончанам.

«Перессорились со всеми украинскими родственниками»

Добраться в Донецк можно только на автобусе или машине. Аэропорт не работает еще с той страшной весны 2014-го, когда военные ВСУ превратили современное сверкающее здание в груду обломков. Железнодорожный вокзал тоже не действует.

Автобус из Москвы идет около суток. Большинство пассажиров возвращаются домой — в отпуск или на побывку. Настроение у них соответствующее — знакомятся, шутят. Мужчина в тельняшке почти всю дорогу болтает без умолку. Громко и на весь автобус, под водочку, рассказывает попутчикам о своей не слишком интересной судьбе. Каждый час просится в туалет. («Ребята, не могу, все передавило. Был бы пакет какой специальный».)

— Слышь, ополченец долбаный, ты угомонишься? — не выдерживает моя соседка. — Я из-за тебя часа четыре только ночью спала.

Пассажиры смеются. А тот самодовольно ухмыляется:

— Ну, тогда сейчас я тебе расскажу все, что ты за четыре часа пропустила!

«Ополченец» трезвеет лишь на границе.

На российской все как обычно — пассажиров выводят из автобуса. Паспортный контроль, досмотр, обаятельная немецкая овчарка обнюхивает чемоданы. На КПП ДНР зависаем чуть ли не на два часа. Пограничники собирают у всех паспорта, затем дотошно досматривают чемоданы, особенно большие.

— Ну чего там смотреть? Люди домой едут, — шепчет моя соседка. Ее зовут Валентина, она похожа на учительницу русского языка и литературы — скромная и интеллигентная. Валентина возвращается от дочери, которая в Москве работает дизайнером.

— На границе с Украиной хуже, — продолжает она. — Там, знаете, такие железные щиты, и люди стоят в очереди часами, как скот. Сейчас ладно, крышу сделали. А пенсионеры должны каждые несколько месяцев на Украину за пенсиями ездить. И вот у меня папу 72-летнего на таможне заставили даже носки снять. Издеваются над людьми. Когда проезжают автомобили ООН или ОБСЕ — они там часто ездят, — людей быстро начинают пропускать. Хоп, хоп, хоп — одного за другим. Только проедут — опять стоим.

В Киеве у Валентины живут двоюродная сестра и племянники. Они уже давно не общаются по политическим причинам.

— Мы перессорились со всеми украинскими родственниками. Когда это все в 2014 году началось, они звонили нам, спрашивали: «Как вы? Как к этому относиться?» Мы говорили: «Никому не верьте, только себе». Сейчас мы не общаемся. Они говорят: «Это ДНР во всем виновата. Это вы провокации устраиваете!» А нас хоть и называют террористами, но это не мы с оружием на их землю пришли. Мы ни одного человека ни в Киеве, ни во Львове не убили.

Донецк намного южнее Москвы. Но и здесь весна пока не очень чувствуется — снег падает густыми мокрыми хлопьями. Валентина с мужем подвозят меня от вокзала и заставляют записать их телефоны, и это почему-то трогает чуть ли не до слез.

— Если что случится, пожалуйста, звоните. У нас большой дом, места хватит.

«Захарченко хороший мужик был»

Столица ДНР аккуратными дорожками и уютными скверами похожа на Киев, а роскошными пирамидальными тополями — на Крым. Главная пешеходная улица, бульвар Пушкина, — в хорошую погоду довольно людное место. Здесь много баров и кафе, художники продают картины, рукодельницы — вышивание.

— Бульвар Пушкина притягивает людей, потому что создает иллюзию мира, — запомнились мне слова одного из дончан.

Выстрелов и взрывов здесь действительно не слышно. Магазины радуют глаз сверкающими витринами, дома выглядят вполне добротными: ни следов от пуль, ни разбитых стекол.

Но через пару сотен шагов натыкаюсь на бывшее кафе «Сепар», где в августе при взрыве погиб глава республики Александра Захарченко. Теперь здание превратили в мемориал. Установили огромные фотографии Захарченко и памятный камень, дончане приносят сюда цветы, венки и иконы.

Соседнее кафе тоже пострадало от взрыва. Оно не работает, через потрескавшиеся стекла видны кучи мусора и куски штукатурки на полу.

— Какая бы ни была власть, народ всегда будет чем-то недоволен, правда же? — рассказывал мне позже попутчик Алексей. — Но Захарченко хороший мужик был. Мне друг рассказывал — у него на работе женщина-бухгалтер. Сын у нее был ополченец, погиб. И она попросила у властей вернуть его награды — для внука. Ей сначала сказали — напишите заявление, соберите документы. Собрала, чего-то не хватило, опять ее по каким-то инстанциям погнали. Ну, она и написала в интернет-приемную Захарченко. Несколько дней прошло — приезжает к дому машина, ей говорят: «Собирайтесь, поехали к Александру Владимировичу».

По рассказу Алексея, Захарченко женщину принял, расспросил, что случилось, накричал по телефону на чиновников, ответственных за это безобразие. Награды привезли буквально на следующий день.

И ведь нигде об этом не сообщалось! Я это знаю практически из первых рук. Другой бы такой пиар устроил, журналистов бы позвал, а этот — нет! — удивляется мой собеседник.

— А я ведь слышал этот взрыв, — добавляет он. — Был недалеко от центра, слышал, что-то хлопнуло. Потом новости в интернете смотрю: Захарченко погиб! Я не поверил — его уж сколько раз «хоронили», украинские СМИ особенно. Пришел домой, включаю Первый канал — и на самом деле.

Долго в Донецке не погуляешь — в республике с 23:00 действует комендантский час. Его ввели в 2015 году, и он уже вошел в историю как один из самых продолжительных в мире. Поэтому в 22:00 все заведения в городе закрываются — клиентам и сотрудникам еще нужно добраться до дома.

Но это не значит, что ночной жизни в столице ДНР нет. Есть, просто начинаются все тусовки в 6—7 вечера. Молодые дончане собираются в барах, клубах и антикафе, активно веселятся до 10 вечера и дисциплинированно разъезжаются по домам.

В это время Донецк выглядит как среднестатистический российский или украинский город в три часа ночи: пустынные улицы, машин практически нет. Такая ответственность местных жителей поначалу удивляет.

— А что будет, если я приду домой позже 11? — спрашиваю я таксиста.

— Лучше не стоит. Сейчас с этим очень строго. Патрули ездят по дворам, специально ищут нарушителей. Если в первый раз поймают, отвезут в отделение, будете там до утра. Во второй могут на общественные работы отправить или окопы копать — не на передовую, конечно, но все равно. Или задержать на 15 суток.

Говорят, раньше серьезно к комендантскому часу никто не относился. Кафе и рестораны кое-как закрывались в 11, клиенты сидели до последнего.

— Потом началось: в 10 вечера врываются патрульные: «Всем лежать!» Людей — лицом в пол, у всех документы посмотрят, фамилии перепишут. Требовали, чтобы все закрывалось. Сейчас у людей уже режим сложился. Но некоторые сидят где-нибудь до последнего. Пол-одиннадцатого ночи приходит заказ, вот чем люди думают, скажите мне! А я уже не поеду ни за какие деньги! — говорит водитель.

«Сколько солдатиков без рук, без ног»

В выходной день кажется, что народу в городе больше. Дончане с удовольствием гуляют по набережной, сидят в кафе. А я с хорошим знакомым, кардиологом Геннадием Тарадиным, еду к разбитому аэропорту. Он разрешает не пристегиваться. Замечаю, что ремнями безопасности не пользуется почти никто.

— У нас за это не штрафуют, — рассказывает Геннадий. — Представьте, если снаряд в машину попадет, ремень может заклинить. Такие случаи были. Ну и представьте: вы едете, где-то рядом упало, вам надо пригнуться, закрыться. А если вы ранены и одна рука не работает? Я вот врач, уже пять лет вожу с собой жгут. Потому что а вдруг что-то со мной, вдруг с моими близкими?

— Раньше мы вообще ездили с открытыми окнами, без музыки — чтобы слышно было, если обстрел начнется. Сейчас поспокойнее стало, слава богу, — объяснял мне позже таксист.

Ближе к аэропорту начинают попадаться дома с пробитыми крышами, заборы с отверстиями от пуль.

Аэропорт имени композитора Сергея Прокофьева был гордостью Донецка, считался едва ли не самым современным на Украине. К финалу чемпионата Европы по футболу его реконструировали, построили семиэтажный пассажирский терминал с просторными залами ожидания и самую высокую на Украине, 52-метровую диспетчерскую вышку.

Сейчас вместо здания — кучи строительного мусора, вокруг — изрытое снарядами поле.

После аэропорта трупы привозили на МАЗах, на КамАЗах. Люди штабелями лежали, как в фильме „Бригада“, помните? — спрашивает другой таксист. — Я подвозил в морг женщину, у нее дочку убило. Пошла на пустырь кормить собаку, и мина прилетела. Убило и ее, и собаку. И КамАЗ к моргу подъехал, прямо кровь капала на асфальт. Очень много людей убило — они же с самолета стреляли.

— И покалечили сколько, — добавляет он. — У нас на улице Родниковой есть реабилитационный центр. Так там столько солдатиков без рук, без ног, что мама не горюй. Хорошо, если какой-то фонд им выделит деньги. А так поставить хороший протез несколько миллионов, по-моему, стоит.

Свято-Иверский монастырь и Новоигнатьевское кладбище, расположенные рядом с аэропортом, похожи на декорации к фильму ужасов. Здание обители буквально изрешечено пулями. Подходить к нему Геннадий не советует.

— Туда только с саперами. Могут быть мины, снаряды неразорвавшиеся. У вас и шапка слишком яркая, осторожнее, лучше снимите. Снайпер — он затем и сидит в кустах по нескольку часов, чтобы кого-то убить.

На кладбище — бурьян чуть ли не в человеческий рост, поваленные кресты и разбитые памятники. С дороги виден монумент в виде белого ангела.

Куйбышевский район Донецка считается прифронтовым. Здесь до сих пор можно услышать, как падают снаряды: несколько раз вдалеке что-то «ухает», похоже на взрывы петард в Новый год.

Почти все местные различают на слух, в какую сторону летят снаряды. Если просто «бухает» — наши, ополченцы. Если после взрыва эхо — стреляет ВСУ. Вот это по-настоящему опасно.

Здесь есть памятник мирным жителям Куйбышевского района, погибшим от обстрелов. Несколько гранитных камней с фамилиями, отдельно — мемориал погибшим детям: Никита Руссов, 12 лет; Данил Кузнецов, 14 лет; Артур Бабенко, пять лет. Рядом лежат игрушки, цветы и венки.

Следы войны можно увидеть и в центре Донецка. Вот так, например, выглядит молодежный центр «Юность»: фасад закрыт фанерой и брезентом, разбитые стекла, стены с отверстиями от пуль.

А вот так — ДК имени Октябрьской революции. Окна и двери на первом этаже замурованы, крыши, похоже, нет вообще.

— Очень сюрреалистично это выглядело, — рассказывал пожилой мужчина, которого я встретила на бульваре Пушкина. — Гигантская люстра там висела — упала на пол. Рояль на боку лежал, как аккордеон.

Мой собеседник раньше был фотографом, вращался в местной богеме, ходил на концерты и в театры. Сейчас скучает на пенсии — старые друзья кто умерли, кто уехали с началом войны.

— Донецк похож на курортный город в межсезонье — эта растительность, солнце, — говорит он. — А вот людей нет — не приехали еще. Очень чистый, аккуратный город. И еще он мне напоминает такое ухоженное кладбище — цветы, памятники, тишина.

«Меня убивают, а я поеду в ту сторону?»

Цены на продукты и одежду в ДНР примерно такие же, как и в России. Но зарплаты гораздо ниже: в среднем 5—8 тысяч рублей. Ополченцы по местным меркам получают хорошо — около 15 тысяч рублей. В соцсетях шутят, что искать хорошую работу в Донецке так же увлекательно, как пульт от телевизора или второй носок. Многие уезжают на заработки в Россию, но не всем это подходит.

— Почему мы не уехали? — рассуждает Геннадий Тарадин. — Во-первых, куда? В Украину? У меня это доходит до какой-то инфернальной ненависти — они меня убивают, а я поеду в ту сторону? В Россию? У меня там нет родственников, ничего нет. Ну, хорошо, поехали мы в Россию. Где жить — в гостях? В гостях можно пожить дня три. В гостинице — нереально. Снимать квартиру — большие деньги. Продавать здесь нечего. Здесь рынок недвижимости вообще замер. Потом, где работать? С моей квалификацией в районной поликлинике не хочется.

А что с 80-летними родителями, что с тещей? — помолчав, продолжает он. — Теща сказала: „Езжайте, я не поеду“. И вообще, почему я должен куда-то уезжать из родного города? Присутствие нас, гражданских, в Донецке — это тоже вариант сопротивления. Какой был бы смысл армии ДНР защищать населенные пункты без людей?

Геннадий всей душой надеется, что когда-нибудь республика станет частью России.

— Конечно, лучше бы нам было стать полноправным субъектом России. Но сейчас не знаю, как это сделать. Когда Крым случился, мы воспряли духом. Думали, и нас сейчас возьмут. Мы же здесь русские. Мы по менталитету ближе к Ростовской области или Краснодарскому краю, но никак не к Украине. Вообще непонятно, как мы в состав Украинской ССР вошли. Хотя, с другой стороны, понятно — без нас Украина была бы просто аграрной республикой.

Когда я уезжаю, в Донецке снова метель. На этот раз моим соседом оказывается мужчина лет 40, Алексей. Говорит, что учился на юриста, работал на госслужбе, а когда «все это началось», уволился. «Меня звали в Киев, говорили, дадим служебную квартиру, будешь с семьей жить. А я отказался — мне эта власть просто противна».

Алексей настроен оптимистично и говорит, что мы живем в пусть и сложное, но интереснейшее время.

— Я думаю, сейчас для нас один выход — автономная республика, — уверен он. — Почему присоединение Крыма было законным — я вам сейчас объясню. Это была автономная республика, у нее было право на самоопределение. А мы сейчас юридически просто область Украины. Вот если нам дадут статус автономии, тогда мы сможем или отделиться, или присоединиться к России. Правда, никто нам этот статус не даст… — задумчиво произносит он.

Въезжаем в Москву. Контекстная реклама в телефоне уговаривает: «Возвращайся на Донбасс». И если честно, я бы вернулась.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.