+13
Сохранить Сохранено 7
×

Тюремные университеты: праздник в карцере


Тюремные университеты: праздник в карцере

© Игорь Ставцев/Коллаж/Ridus

Февраль. Утро. Минус сорок. Старый карцер едва держит тепло, и к спящим зэкам под одеяло лезут крысы. То ли греться, то ли — кто их знает? — лакомиться ушами. У местного главаря — «смотрящего за крышей» — крыса во сне отгрызла мочку уха, и теперь он уверен, что в их слюне есть обезболивающее: говорит, ничего не почувствовал.

В борьбе с холодом, мерзким и влажным, помогают отжимания и раскаленная труба отопления. Маленькое оконце скрыто несколькими рядами мелкоячеистой решетки. На защелку накинута петелька из куска простыни.

Несмотря на мороз, я проветриваю камеру два раза в день — пока не пойдет изо рта пар. А иначе жди туберкулеза — вечного спутника изоляторов и крытых тюрем. 

Рыжий сосед-малолетка мужественно терпит. В необходимости ледяной процедуры убедиться легко — стоит приподнять половую доску и увидеть стоящую под ней воду или же дотронуться до постоянно мокрых и оттого ржавых листов железа, что на стенах вместо обоев.

В метре от батареи тепло еще чувствуется, хотя ноги уже подмерзают, и под тонкой робой с большим штампом «ШИЗО» (штрафной изолятор) тело покрывается мурашками. Мечтаешь обнять батарею, а прижмешься к трубе — обжигает, и удивляешься: куда же уходит жар? Так и стоишь рядом, вбираешь градусы про запас. А на другом конце карцера — зима.

© ТАСС/ Дмитрий Феоктистов

Однако и в нашей крохотной двухместной каморке с гнилыми полами и осыпающимся потолком, где, раскинув руки, упираешься в противоположные стены, есть свои мелкие радости жизни. Батарея тянется по кругу через все камеры изолятора, и благодаря ей мы не только греемся, но и общаемся с соседями и даже передаем друг другу «малявы» с небольшими грузами.

Бетонные стены карцера крошатся от древности, и упертому зэку ничего не стоит расковырять их железкой. Рядом с трубой, где она выходит из стены, сделать это легче всего. Сотни отправленных в штрафной изолятор зэков давным-давно здесь всё пробурили и наделали сквозных отверстий — «кáбур». Через них и поддерживается связь. 

Администрация с кабурами борется, время от времени их бетонируют, но холод стен, жар батареи и сказочное терпение каторжан делают свое дело, возвращая зэкам свободу слова.

Подъем в пять утра, и через полчаса я требую законную прогулку. Все уже привыкли к тому, что я гуляю в любую погоду, и заспанный инспектор ведет меня в темный заснеженный дворик. Ради его мучений я готов мерзнуть. Я прыгаю, размахиваю руками, бегаю на месте, и минут через сорок меня отводят назад. По пути заходим на склад, где я оставляю фуфайку, шапку и казенные рукавицы.

Кроме лагерной одежды на складе лежат сумки с вещами тех, кого в ШИЗО закрыли прямо из карантина. То есть таких, как я. Моя сумка заблаговременно расстегнута. Я ловлю момент, рука ныряет в сумку, и через мгновение в моих трусах лежит пачка «Парламента». Перед дверью камеры меня обыскивают, правда вяло, и я радуюсь маленькой победе.

После завтрака — серой сечки, слипшейся, но горячей (что уже радость) — во все стороны начинают бегать «малявы». Кто-то что-то у кого-то просит: от спичек до проводов.

Соседу за стенкой исполнилось двадцать пять лет. В карцере чувство праздника обостряется, и день рождения соседа кажется близким, почти своим. Я осторожно (у Рыжего обе щеки со следами от горячего металла) сажусь на корточки рядом с трубой.

© ТАСС/ Евгений Орлов

Шумлю в кабуру, то есть кричу в дырку под батареей:

— Третья, третья, подтянись!

Слышу:

— Говори!

Связь установлена. Я желаю соседу всего наилучшего, коротко поздравляю и проталкиваю в узкую щель королевский подарок. Мой рыжий сокамерник чуть не падает в обморок от зависти: уже который день ему перепадает в лучшем случае «Прима».

— Откуда? — удивляется он.

— В сугробе нашел, — отшучиваюсь я. — Я же звал тебя гулять…

За стеной именинник охает, благодарит не только он, но и его товарищи по несчастью, и через некоторое время из их хаты идет «разгон по личностям». Ребята завернули в бумагу чай на заварушку, пару карамелек, по две-три сигареты моего же «Парламента» — и грузá с пометками «куда» и «откуда» отправились через систему кабур по всему ШИЗО. О получении груза в сохранности тут же уведомляют отправителя ответной «малявой» с благодарностями.

Зэки отмечают юбилей арестанта, кричат поздравления, желают всего-всего, а особенно здоровья: здесь оно в дефиците. Пакетик с «ништяками» зашел на праздничный стол и к нам. Рыжий рад халявному «Парламенту» и обещает завтра пойти на прогулку.

Мне, как некурящему, сосед кладет шоколадную конфету, и я намерен растянуть ее на целый день. Мы собираемся заварить чай. В карцере чай запрещен, как и сигареты, как и многое другое, однако в полуразваленном лагере на болоте зэки научились обходить запреты.

Если жалоб на бытовые условия нет, нет и террора от администрации. Эта негласная договоренность, конечно, не означает отсутствия обысков, изъятий и наказаний, но и перекрывать зэку кислород не будут. Попадется на чем-либо — получит месяц-другой карцера, на том и разойдутся. Будет доставлять постоянные проблемы — переведут в СУС, строгие условия содержания, и забудут о нем. Умей не попадаться — и сиди на здоровье, наслаждайся жизнью в меру возможностей. А они тем больше, чем зэк платежеспособнее. Или хитрее.

Почти у каждого бывалого сидельца есть «семейник», близкий товарищ в лагере, с кем он делит последнее, будь то хлеб или беда. Когда один из них попадает в карцер, другой его «греет», старается передать теплые вещи, чай, сигареты, горсть леденцов, которые так облегчают тусклую жизнь «под крышей». До комка в горле приятно, когда на откинутой кормушке рядом с баландой вдруг обнаруживаешь маленький сверток с вкусняшками. Делиться в карцере — добрая традиция. Сегодня угостишь ты — завтра нежданчиком вернется к тебе.

© Евгений Епанчинцев/ТАСС

Рыжий аккуратно вытаскивает половую доску и по плечо засовывает руку в подпол, в воду. Из одному ему известного тайника он достает герметичный пакет. В нем упакован самодельный кипятильник — «бурило».

В ШИЗО Рыжий сидит второй месяц. В свои восемнадцать лет он с трудом окончил шестой класс и за прогулы уроков зачастил в карцер. Получение среднего образования в лагере обязательно. 

Рыжий, проучившись пару месяцев, прячется от инспекторов, а пойманный — с облегчением едет в изолятор. «Здесь я свободен! — говорит он. — А школа — это тюрьма в тюрьме». Однако лагерную жизнь этот акулёнок знает стократ лучше меня, и «куркáми» в камере, то есть тайниками, заведует он.

В одном из «курков» убран чай, в другом табак, в третий тайник Рыжий умудряется впихнуть одеяло, на котором мы днем спим на полу по очереди, пока другой сторожит возле двери. Тщательнее же всего Рыжий прячет бурило.

Про бурильники мне рассказывал еще отец, ими он кипятил воду в армии. Но мы вместо лезвий от безопасной бритвы используем две плоские железки. Между ними — спички, конструкция связана нитками, и к каждой железке подведен провод. Один мы суем вглубь патрона, выкрутив лампочку, второй «кидаем на массу». Кружка вскипает за две минуты. Пока настаивается крепкий чай — «купец», или «купчик», Рыжий прячет бурило. Шмон может ворваться в любой момент, а ценный агрегат превыше всех благ.

Мы пьем чай из одной кружки, обжигая губы и грея ладони. Традиционно делаем по два глотка и передаем кружку, вежливо разворачивая ее ручкой к соседу. От крепости заварки кровь разгоняется и ломит виски, нас обоих охватывает теплое возбуждение. Рыжий аккуратно курит в форточку. Я смакую конфету. Кончиком языка прижимаю к нёбу кроху дешевого соевого шоколада и жду, когда она растает.

Мы с Рыжим счастливы, мы живем мгновением, и сейчас у нас праздник.


  • Телеграм
  • Дзен
  • Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.

Нам важно ваше мнение!

+13

 

   

Комментарии (0)