Семь лет, что идет донбасская война, интернет пестрит объявлениями о сборах на раненых и увечных бойцов, которым не хватает самого необходимого, что вызвано не только недостатками социальной политики, но и спецификой гибридной войны.

В ДНР принят Закон о социальной защите ветеранов войны, выполнение которого осложнено по целому ряду причин — от экономических до несовершенства правовых норм.

Собкор «Ридуса» совершила ряд поездок с волонтерами и общественниками к раненым бойцам Донбасса, выяснила характер основных проблем и то, как люди с ними справляются.

Когда Ильич был маленький

Бритый налысо молодой человек со скульптурным профилем смотрит на нас по-детски доверчиво. Достает документы — выписку из медкарты, рентгеновские снимки, что-то еще. Затем начинает разматывать бинт на культе левой ноги. Привычно ощупывает культю: «Вроде ничего так зарастает, да…»

Правая нога — в аппарате Илизарова. В конце декабря прошлого года рядовой Народной милиции ДНР, позывной «Ленин», вышел с позиции наладить электроснабжение — провода сорвало ветром, и подорвался на мине: «Очнулся — одной ноги нет, вторая болтается…»

Ленин, которого в мирной жизни зовут Димой, долго объясняет нам, как так вышло. О том, что проверил вроде бы путь, и о саперах, которые сказали ему про короткую тропинку. О следах на этой тропинке и о том, что перед ним по ней пробежали три собачки, живущие с бойцами на позиции. Но это все, как говорится, лирика. Реальность в том, что теперь Дима в инвалидной коляске, и с этим надо как-то жить дальше.

Волонтеры, с которыми я приехала навестить Ленина — Андрей Седлов из координационно-правового центра «Война и мир» и девушка, пожелавшая остаться неназванной, расспрашивают бойца о его ситуации и первостепенных нуждах. Какое-то время займет оформление выплат по ранению, с юридическими нюансами обещает помочь Седлов. Необходимо также медицинское сопровождение: из больницы-то выписали, но надо обрабатывать и культю, и аппарат Илизарова, следить за общим состоянием.

Медперсонала в республике не хватает, люди выкручиваются как могут. Нужно обеспечить доставку питьевой воды — воду из-под крана в Донецке пить крайне не рекомендуется, по всему городу во дворах стоят киоски с водой в розлив, но Диме на коляске туда не наездишься.

Сейчас за водой отправляем товарища, который ночевал у Димы. Товарищ вчера выпил явно не чаю. Когда он уходит, Седлов делает Диме внушение:

— Не вздумай начать выпивать с дружками!

— Не-не, я не пью! — зарекается тот.

— И не пей! Начнешь — в твоей ситуации это путь в могилу, и достаточно быстрый.

Дмитрий — типичный парень из небогатой рабочей семьи с такой же типичной постсоветской биографией: ранняя смерть отца, потом смерть старшего брата, мать вышла замуж снова, с отчимом не поладили, пацаном вместе с другом взяли у отчима машину и въехали в остановку. Отчим написал заявление об угоне, Дима сел. После заключения взял себя в руки, пошел работать, женился, родилась дочь. Дима показывает фотографии со свадьбы. Симпатичная жена и очень красивый Дима.

Когда началась война, супруга взяла дочь и уехала с нею к родственникам в Днепропетровск. А Дима пошел воевать. Сначала в Славянск. Отвоевав «горячую фазу», уволился со службы и пошел работать: «Я семье помогал, регулярно отправлял деньги…»

Показывает фотографию дочери. «Когда в конце прошлого года мне позвонили из военкомата и предложили вернуться на службу, я пошел. Довольствие денежное там обещали побольше, чем моя зарплата, я подумал, что смогу больше денег отсылать для дочки».

Война на этот раз закончилась для Димы быстро. Седлов говорит, что мина, на которой подорвался Ленин, могла быть как чужая, так и своя — степь и посадки близ линии соприкосновения нашпигованы ими. И как молодых бойцов подводит неопытность, так людей, воевавших в четырнадцатом, — самонадеянность. Да и внимание на седьмой год войны ослабевает практически у всех, снизу доверху.

Нам пора уезжать. Дима оттаял, охотно рассказывает о себе, даже шутит: «Я вот думаю: может, хату продать и укол сделать такой, чтобы нога отросла, как у ящерицы хвост… Наверняка ведь такой есть, хоть и за очень большие деньги?!»

Дима предлагает нам еще чаю, расставаться ему явно не хочется. У меня мелькает мысль, что человек этот за всю жизнь наверняка не видел столько внимания к себе, как теперь, благодаря несчастью.

— А откуда такой позывной у вас? Вы коммунист? — спрашиваю его.

— Да просто в школу когда пошел, мы еще октябрята были, пионерами-то не были уже… И я маленьким был похож на октябрятский этот значок, где Ленин кудрявый. Меня и прозвали — Ленин.

Коммуна в Коммунаре

Поселок Коммунар в ходе этой войны приобрел мрачную славу. После отхода украинского добробата в августе четырнадцатого — по одним сведениям это был батальон «Айдар», по другим «Днепр-1» — на территории шахты «Коммунарская» было обнаружено массовое захоронение мирных жителей, в том числе женщин.

Миновав памятник жертвам, машина Седлова спускается в индивидуальную застройку. Улица тянется по краю поля, ограниченного рядком каштанов и грецкого ореха. На улице ни души. У нужного дома останавливаемся. Нас встречает парень, которому, если бы не манера держать себя, можно было бы дать старший школьный возраст.

Это Максим, позывной «Пехота», пару лет назад получивший четыре пули на Авдеевской промке — в ногу, в шею и в плечо. Сейчас Максим попал, что называется, в трудную жизненную ситуацию: решил снова пойти служить, в ожидании назначения в часть устроился работать на «копанку» — нелегальную выработку угля, но там денег пока не заплатили.

Седлов привез ему небольшую сумму на продукты и оплату мобильной связи. Проходим в хату, в кухоньке греется печка. В доме еще двое ребят — Никита, товарищ Максима, и подружка Никиты. Такая вот молодежная коммуна в поселке Коммунар.

Девочка стесняется и не выходит из комнаты. Парни более контактны. Обоим по двадцать лет, оба служили. Никита детдомовский, мать лишили родительских прав, младшие — две сестры и брат — жили в интернате, сейчас меньшую сестренку усыновили. У Максима есть семья — и родители, и девушка, и даже крошечная дочка. Девушка Максима выгнала его некоторое время назад: «Пока были деньги, был нужен, теперь нет, — усмехается Максим. — Но ребенка своего я все равно не оставлю».

Воевать Максим пошел в шестнадцать, вслед за отцом. Дочка появилась, когда ему не было и двадцати. Я прошу Максима снять его рассказ на видео.

— Ранение показать? — спрашивает он.

— Не надо, я вам верю, — говорю я, но Максим уже стягивает через голову футболку.

Плечо изуродовано, будто крупный хищник вырвал клок плоти. Я уже знаю, что вместе с частью костной ткани — сейчас у Максима стоит цементная «заплатка», но это временно, потом надо будет делать еще операцию. Пехота рассказывает обстоятельства ранения: «Восемнадцать лет мне было, когда ранило, восемнадцатый год, первое октября. Вышел по воду, потом стрелять начали, до окопа меня не пускали… Я спрятался за дом, с ними стрелялся какое-то время, четыре пули схлопотал, врачи потом сказали — чудом жив остался, пуля удачно в шею вошла, шейный позвонок не повредила даже… Где-то около месяца в реанимации, питался через зонд. Сейчас нормально себя чувствую. После ранения уже служил. И до сих пор в бой тянет. Чтобы выгнать их отсюда и забыть. Чтобы дочка моя уже не знала всех этих «бахов».

— Воду-то донес? — спрашиваю его.

— Воду донес…

Я выясняю, что Максим из Винницкой области, приехал сюда с семьей до войны.

— Почему пошли с отцом воевать за Донбасс? — спрашиваю его.

— Насмотрелся, — отвечает. Максим ровесник века, в 2014-м ему было четырнадцать, жили они в окрестностях шахты «Коммунарской» и прятались с матерью от обстрелов и добробатовцев на даче.

В то время, когда материал готовился к публикации, выяснилось что у Никиты тоже есть ребенок, с матерью которого они были в ссоре. Сейчас семья воссоединилась.

Путь Чапая

«У нас тут все бессмертные?.. — шутит Седлов. — А то я в этот раз каски не взял». Мы едем в село Луганское, которое прилегает к фронту, но шутка про бессмертных мне кажется все же некоторым преувеличением. В конце концов, в Луганском живут десятки людей и ходят по своим улицам без касок. Впрочем, оспины от осколков, которыми испещрены заборы, лишь кажутся несерьезным повреждением: попав в человека, любой такой осколок наделает дел.

В хате, куда мы заходим, стоит запах курева и коз. «Козы окотились, все сразу», — сообщает нам хозяин по имени Дмитрий. Козлята пока живут в сенях, где для них сделан небольшой загончик. Кроме козлят, Дмитрия, его жены и тещи здесь живет Василий Иванович, позывной «Чапай».

Несколько месяцев назад он был тяжело ранен. Семьи у мужчины нет, и Дмитрий, с которым они вместе воевали под Дебальцево, взял его к себе. Чапай, щуплый мужчина средних лет, сидит в инвалидном кресле и смотрит на нас исподлобья. Правая штанина подвернута до бедра, левый рукав пустой: минно-взрывная травма. «Как получили ранение?» — спрашиваю я. «Там был трос и несколько мин… Две противотанковые», — бормочет мужчина. «Противопехотные, наверное?» — говорит Седлов. Действительно, противотанковые мины обычно не взрываются от веса человека, тем более такого, как Василий Иванович — в весе пера.

Я пытаюсь расспросить Чапая о его довоенной биографии. Тот отвечает уклончиво, зато достает документы — украинский паспорт и военный билет. Скупо роняет, что еще при СССР служил на Северном флоте и выполнял задания в Африке.

— Сказки какие-то, — говорю я Седлову, когда мы выходим покурить.

— Почему? — возражает тот. — Морской спецназ какой-нибудь. Мне кажется, я даже знаю эту часть. — Седлов родом из Североморска.

Пока девушка-волонтер осматривает Чапая (раны в неважном состоянии, на культе ноги свищ), говорим с Дмитрием: «Чапай под Дебальцево нашу группу спас. Прикрыл огнем из пулемета, и только благодаря ему я с вами сейчас разговариваю… Как я мог его бросить теперь?»

Волонтеры расспрашивают Василия Ивановича о сопутствующих заболеваниях. «А после армии чем занимались?» — вклиниваюсь я с вопросом. Чапай молчит. «Сидел?» — предполагает Седлов. Выясняется, что да.

После армии загремел на три года в России, затем уехал на Украину и сел уже там. Вышел за пару лет до войны. Статьи вполне бандитские — разбой, грабеж, вымогательство.

«Правда в том, что в ополчении порядочно было отсидевших, — защищает товарища Дмитрий. — Но воевал Чапай честно!»

Я и сама понимаю, что честно: были бы на нем, как здесь говорят, «косяки», давно бы сидел уже в местном донецком СИЗО. Да и фильтр из ополчения в Народную милицию, скорее всего, не прошел бы.

По результатам визита волонтеры заключают, что для Василия Ивановича надо добиваться повторной госпитализации. На обратном пути делюсь с Седловым нехитрой мыслью: «Вот ведь как — прожил человек беспутную, в общем, жизнь… Криминал, тюрьма, ни кола ни двора. А потом — война, и он отправился делать то единственное, чему его хорошо научили в Советской армии. Вернулся, что называется, к базовым настройкам. И спас людей, которые стали для него семьей». «Получается, так», — соглашается Андрей.

Дома лезу в интернет и читаю про так называемый минный шлагбаум — когда на доске устанавливают одну-две противотанковые мины и вдобавок противопехотную. Похоже, именно такое устройство и прервало боевой путь Чапая.

«Дикая дивизия» Донбасса

В поселковом магазинчике берем пирожные и торт. Муса любит сладкое. Дверь в сени со двора открыта и подперта косо лежащей на пороге доской — импровизированный пандус. В сенях — целый парк инвалидных колясок.

«Если нужно тебе, э, одну-две возьми, отдай кому нужно!» — говорит Седлову Муса.

На стенах комнаты висит зеленое знамя с саблей и арабской вязью, знамя Отдельного разведывательного полка спецназа «Чечен» и знамя Народного ополчения Донбасса с георгиевской лентой.

«Вот и пресловутые боевые чечены Донбасса», — думаю про себя. На самом деле Муса из Дагестана.

— Чашки там, — сообщает хозяин.

— Я тебе пару курток привез на весну, прикинь, подойдут ли, — говорит Седлов. Муса мерит куртки. — Отлично! — заявляет. — Гулять буду!

Из всех, кого мы видели, Муса менее всего напоминает нуждающегося в помощи. Может, потому, что все время улыбается. С улыбкой рассказывает он и свою историю: родом из Махачкалы, служил срочную в Российской армии, потом шесть лет по контракту в батальоне спецназа, воевал в Южной Осетии, ловил ваххабитов на Северном Кавказе. Уволился в 2012 году, на Донбасс приехал «по зову сердца»: «Мне было четыре года, когда война пришла на Кавказ, я знаю, что такое война…»

Здесь воевал сначала в Славянске, потом в «Призраке» у Мозгового, потом в батальоне «Сомали» у Гиви. Ранение получил в составе 11 полка Народной милиции ДНР на позиции РЛС (радиолокационная станция) в аэропорту — снайперская пуля перебила шейные позвонки: «Четыре дня комы, на пятый очухался, через полтора месяца родной брат приехал с Москвы и забрал».

Лечился в Москве, в Сибири и даже в Иране: «Потому что наши врачи на мне крест поставили — сказали: „Он даже не сможет сидеть в инвалидной коляске, никогда! Будет лежать пластом, как живой труп“. Но я с этим не смирился. Я сказал — встану на ноги. И я встану на ноги!»

Муса подъезжает к тренажеру — гимнастическая стенка и турник над ней. Седлов помогает ему, откатывая коляску. Муса на руках забирается по перекладинам и раз десять подтягивается на турнике.

— Почему вы не остались в Москве с родней, а вернулись в Донецк? — спрашиваю Мусу.

— Мне здесь климат подходит. И боевые здесь товарищи, — улыбается он.

Еще Муса состоит в комиссии при Общественной палате ДНР по делам бывших военнослужащих. Когда я спрашиваю его об этой деятельности, он без обиняков говорит: «Занимаемся защитой прав военнослужащих, в том числе тех, кто сидит на сегодняшний момент в СИЗО. Многие сидят там незаконно… Бюрократии еще много развели — часть норм права взяли с России, часть с Украины, получилась в итоге стопка непонятных документов, которые требуются для подтверждения участия в боевых действиях… Раненым должна быть полная соцподдержка, а сейчас это только на словах и в документах существует. Я им постоянно вопросы задаю. Но предстоит еще много работы!»

Вопросы свои Муса задает не просто так — в перерывах между войнами и службой он успел получить юридическое образование. Под конец разговора волонтеры обсуждают, какие нужны лекарства. Муса сообщает и деловито констатирует: «Цистит, пиелонефрит у меня уже, конечно, пошел». У Мусы стоит мочеприемник — тело-то ниже талии не действует. «Приезжайте еще!» — говорит он, и это единственные его слова, которые звучат как просьба.

Реабилитация в Амвросиевке

В реабилитационный центр в Амвросиевке мы едем уже не с волонтерской группой Седлова, а с делегацией Общественного движения «Донецкая Республика». Ребята везут в центр продуктовые наборы для бойцов, небольшую культурную программу и группу журналистов.

Центр находится на территории бывшего пионерского лагеря. За забором — обширный двор, который можно назвать парком, и небольшой, с иголочки, корпус с широкой террасой. На террасе сидят несколько человек, среди них — Влад Шиба, ветеран батальона «Восток». Шиба видит меня и восклицает: «Ну ты даешь! Нигде от тебя не скроешься!»

С Владом мы познакомились весной на батальонном празднике «Востока», потом несколько раз договаривались об интервью, но каждый раз что-то мешало. Теперь, получается, деваться некуда.

— Это наш главврач, — говорит Влад, указывая на мужчину средних лет со шкиперской бородкой.

— Эдуард Александрович, — представляется главврач.

— Сколько у вас сейчас пациентов, с какими травмами? — с ходу спрашиваю я.

— Травмы самые разные. Есть у нас, например, боец, у которого нет четверти мозга. Раньше у него был позывной «Дохлый», теперь мы зовем его Эстонцем. Потому что он начал говорить, но медленно. Но хоть так. И переворачивается теперь почти сам, с небольшой помощью. Стараемся привозить его сюда почаще, там в семье настоящая драма — отец-десантник много лет лежит пластом, теперь еще и Саня. Мать одна двух мужиков волочет, героическая женщина…

— А какой прогноз у этого пациента? — уточняю я.

— Какой прогноз? А как вы думаете? Четверти мозга нет. Назад же мозг не отрастет, — невесело говорит главврач.

Журналисты и ребята из «Донецкой Республики» рассыпаются по парку и корпусу, а Влад ведет меня к Сане. Молодой мужчина лежит на койке в двухместной палате, лицо его освещает вечернее солнце.

Я поначалу тушуюсь, но потом начинаю задавать вопросы. Отвечая, Саня тянет слова по слогам. Ранен он был в январе 2015 года, когда штурмовали Донецкий аэропорт, на той самой позиции РЛС: «Танчик выехал, и меня накрыло… Чисто по мне отработал».

Мы некоторое время говорим о его времяпрепровождении в Амвросиевке. Саня здесь третий раз, ему нравится.

— Есть ли у вас семья? — спрашиваю я, полагая, что он расскажет про родителей. Человек понимает мой вопрос иначе.

— Нет, не успел, — говорит он. — Ну, и слава Богу.

Честно говоря, тут я окончательно теряюсь, и мы заканчиваем разговор на камеру.

— А почему у вас такой позывной? — уже не под запись спрашиваю его.

— «Дохлый»? — уточняет Саня. — Это школьное прозвище. — И добавляет, словно читая мои мысли: — Как вы лодку назовете, так она и поплывет.

Пока сестра одевает Саню для прогулки, мы разговариваем с Шибой — Саня служил в «Востоке» под его непосредственным началом.

«Такой залетчик был, у-у! — говорит Влад. — Принять на грудь любил. Сейчас уже без этого, конечно. А вот курить так и не бросил». Шиба и Саня на террасе, Саня курит. «Что ж ты куришь на камеру», — шутливо журит Саню бывший командир.

Я снимаю их, Влад приобнимает Саню: «Саня у нас боец по духу, занимается и в спортзале, и дома, и есть у него положительная динамика. Когда-нибудь встанет и сделает первый шаг… Он у нас высокий парень, гренадер! Награжден был Александром Сергеевичем Ходаковским серебряным крестом ветерана „Востока“».

Между тем в столовой начинается культурная программа. На столе накрыт чай, советник руководителя Центрального исполкома ОД ДР Андрей Бедило поет для пациентов и персонала две своих песни.

Приехал также глава Амвросиевского района Игорь Лызов. У стены стоят пакеты с подарками. Я делаю пару фотографий и ускользаю, чтобы осмотреть центр. В спортзале застаю Влада и директора центра Елену Николаевну. Шиба вертит в руках шпагу. Снимаю их в обнимку.

Елена Николаевна тоже воевала, причем два месяца — на передовой, рядовым стрелком. Занималась также корректировкой, разведкой, одно время была заместителем начштаба мотострелкового батальона. Позывной у нее — «Ёжик», уволилась в чине лейтенанта. Поговорить подробнее не успеваем, директора буквально рвут на части.

«Расскажи, чем ты-то здесь занят», — прошу Влада. Шиба в бригаде «Восток» служил в должности замкомбата, воевать в Донбасс приехал из Москвы (будучи местным уроженцем, в свое время уехал в РФ и прожил в столице пятнадцать лет: семья, бизнес). Весной 2015 года был ранен, потерял обе ноги, встал на протезы. Побывал в Амвросиевке на реабилитации, а сейчас помогает с реабилитацией другим.

«Ну, что тебе рассказать?.. Про фехтование? В параолимпийское фехтование меня вовлекла Юлия Лысенко, наша землячка, мастер спорта международного класса… Через два месяца поехали на соревнования в Россию, Юлия там взяла все золотые медали, я занял девятое место. Вид спорта это хороший, зрелищный, но оборудование дорогое. Часть выделил бывший глава республики Захарченко, но с финансированием, транспортом по-прежнему проблемы. Здесь, в Амвросиевке, мы проводим реабилитацию бойцов в том числе через фехтование».

Влад с любовью и знанием дела показывает мне оборудование — платформу с колясками, спортивное оружие, куртки и маски. Я прошу у него шпагу, делаю пару выпадов. «Вы, питерские, все немного… гардемарины», — усмехается Влад.

Эдуард Александрович ведет меня по парку к памятному знаку — в годы Великой Отечественной на месте центра располагался военный госпиталь. Рассказывает, что Амвросиевка принимает не только ветеранов нынешней войны, но и ветеранов ВОВ: «У них есть много о чем поговорить между собою. Зачастую воюем тем же оружием, что и в ту войну…»

Главврач еще при Союзе поучился в нескольких военных вузах, затем пошел в армию, подавал рапорт в Афганистан. В итоге в составе дивизии им. Дзержинского попал в Нагорный Карабах: «А потом понял, что лечить людей лучше, чем убивать». Закончил институт и стал врачом-невропатологом.

Центр в Амвросиевке существует благодаря пожертвованиям, в том числе людей из России. Корпус рассчитан на 21 человека, рядом ремонтируется еще один, на семьдесят.

Я спрашиваю, можно ли к ним направить раненых из тех, кому помогают волонтеры. «Конечно!» — говорит сначала директор, потом главврач. Они, как выясняется, муж и жена, познакомились на войне. «Единственное — мы не можем брать пациентов с открытыми ранами, все-таки у нас санаторно-курортный профиль», — оговаривает директор. После списываемся в сети с Еленой Николаевной. Спрашиваю, не возьмут ли они на реабилитацию Мусу. Директор отвечает согласием. Когда я благодарю ее, Елена Николаевна пишет: «За что? Это наш долг перед этими ребятами!»

Личностный рост

«Уехать на Победу» в Донецке — устойчивое выражение того же рода, что в Петербурге — «загреметь на Пряжку». В поселке Победа находится Республиканская психоневрологическая клиника.

Но сейчас я направляюсь не в отделение тяжелой психиатрии, а в так называемый Медико-психологический центр. По сути это клиника неврозов. Здесь у меня назначена встреча с психологом центра Евгением Ивановичем Гаевым.

Мужчина в возрасте — ему за шестьдесят. Гаевой родом из Харькова. В Донбасс приехал в четырнадцатом, воевал в батальоне «Сомали», затем служил психологом в штабе 1-го Армейского корпуса НМ ДНР. После увольнения со службы пошел работать в центр и теперь помогает в том числе людям, прошедшим боевые действия, раненым и получившим инвалидность.

Перед встречей я готовилась услышать ряд тяжелых историй о посттравматике, депрессиях и панических атаках, но Гаевой источает спокойствие и, странно сказать, позитив.

«Ридус»: Не секрет, что на седьмой год войны даже бойцы, которых миновала участь получить ранения и увечья, зачастую испытывают усталость и разочарование. А вы работаете с теми, кому повезло меньше. Что вы говорите таким людям?

Евгений Гаевой: Я предлагаю им отставить политику и геополитику, то, на что обычный человек никак повлиять не может, и подумать о себе. Что ты потерял, но что ты и приобрел? Ты пошел воевать — это был твой выбор свободного человека. Кем ты стал в результате этого выбора? На самом деле чаще всего человек сам приходит к тому, что в результате этого выбора и даже перенесенных лишений он родил из себя… нового человека. Раньше в обществе была система своего рода инициаций — такую роль, например, выполняла армия. Но сейчас не все служат срочную, да и армия нынешняя не всегда дает подобный эффект — сделать юношу мужчиной. Война, как это ни парадоксально, многих людей сделала лучше. Взрослее, добрее.

«Ридус»: Что, по вашим наблюдениям, позволяет человеку пережить войну с наименьшими травмами для психики?

Евгений Гаевой: Ой, ну, тут многое… Прежде всего, к какому командиру попал боец, смог ли тот его правильно подготовить к боевой обстановке, а затем грамотно из нее вывести. По идее, после передовой человека нужно какое-то время выдержать на своего рода карантине, нельзя его сразу выпускать к людям, пока он весь на адреналине, на инстинктах. Потом, важно, были ли у человека внутренние ограничения нравственные — от этого прежде всего зависит, сможет он остаться человеком или съедет на животные инстинкты. И последнее: у людей, которые наиболее безболезненно вписываются в общество после физических и психических травм, нет установки, что им что-то должны.

«Ридус»: А вот директор реабилитационного центра сказала мне, что у нас есть перед этими ребятами долг…

Евгений Гаевой: Правильно. У общества и должна быть такая установка. Но самому человеку лучше без нее, тогда он не считает себя ущербным.

«Ридус»: Какое самое сильное впечатление было у вас за годы службы и работы психологом?

Евгений Гаевой: Был случай, когда на одну опасную позицию завели ребят, сто человек. А вывели тридцать, остальные погибли или были ранены. И вот у этих тридцати были одинаковые глаза — светло-голубые, как будто им радужки выжгло…

«Ридус»: Вы сами воевали, были ли у вас психологические последствия?

Евгений Гаевой: Я долго думал, что все нормально, пока не начал уже спустя время читать какой-то доклад на тему, и у меня полились слезы…

«Ридус»: И все же вы настаиваете, что война может послужить человеческому развитию?

Евгений Гаевой: Знаете, был такой демотиватор про личностный рост: человек сидит в позе лотоса, рядом летают бабочки всякие… И другой вариант — в окопной жиже, с автоматом — вот он, личностный рост!

Гаевой смеется. На стене кабинета висит польский сертификат доктора психологии.

— Какова была тема вашей диссертации? — спрашиваю его.

— «Психологическая коррекция страха смерти», — отвечает Евгений Иванович.

• Телеграм
• Дзен
• Подписывайтесь на наши каналы и первыми узнавайте о главных новостях и важнейших событиях дня.